Нет, не политик, не дипломат Деникин. Он рубит сплеча сук, на котором сидит. И без этой речи, оскорбившей кубанцев, было достаточно обид у лидеров рады. А теперь конфликт, несомненно, созреет. Последняя речь явится каплей, переполнившей чашу терпения! Этого не может не чувствовать лишь совершеннейший политический слепец».
Глава четырнадцатая
На Никольской улице, в здании Донского биржевого клуба, в великолепном помещении обосновался ресторан «Орион».
13 июня здесь играл известный в Ростове румынский оркестр под управлением Солданеско.
Несмотря на полночь, зал ресторана переполняли ростовские коммерсанты и их дамы. Настроение публики было чрезвычайно приподнятое. Главное командование вооруженных сил Юга России сообщило о взятии добровольческими войсками города Белгорода.
Сидя за столиками, посетители ресторана читали газету «Вечернее время», в которой была помещена последняя сводка военных действий.
Молоденький чернобровый офицер Донской армии, шурша газетным листом и обращаясь к своей даме, высокогрудой, полной брюнетке, восторженно восклицал:
— Через неделю наверняка возьмем Курск! Корпусом добровольцев командует генерал Кутепов!..
Леонид Иванович Первоцвет приехал в Ростов вчера, чтобы завязать сношения с большевиками-подпольщиками Дона, и попал в «Орион», куда в это время закатился с двумя ростовскими дамами Рябовол, принимавший участие в заседаниях Южно- русской конференции как председатель Кубанской краевой рады.
По-видимому, этот курносый деятель Кубани, одетый в новую щегольскую черкеску, решил вдали от Екатеринодара и семьи тряхнуть стариной и сейчас весьма усердно потчевал коньяком и шампанским пышноволосых, пышнотелых блондинок с угольно-черными бровями и подведенными глазами. Сам же председатель рады то и дело прикладывался к водке, закусывая салатом из свежих огурцов.
Оркестр темпераментно исполнял попурри из опереток.
В Екатеринодаре Леонид Иванович появлялся на улицах с костылями в руках, в дымчатых очках. В Ростове, сняв очки, бросив костыли, держался молодо, прямо, и хотя пил мало, но весь стол заставил бутылками кахетинского, чтобы походить на офицера-выпивоху.
В кармане френча лежал браунинг и наган, к ним но полсотни патронов, под френчем, на поясе — ручная граната. Леонид Иванович решил, если контрразведчики при проверке документов усомнятся в их подлинности, будет отстреливаться до последнего, а в случае безвыходного положения подорвет гранатой и себя, и офицеров контрразведки.
«Для того чтобы хорошо умереть, — думал Леонид Иванович, — надо страстно желать того, чтобы жизнь не даром потерять. Всякий невроз и сомнение мешают действовать стремительно и без колебаний. Холодный, почти математический расчет должен руководить подпольщиком. Конечно, невозможно предусмотреть всего. Судьба на голову конспиратора вываливает ворох непредвиденного».
Леонид Иванович любил жизнь и, однако, внушал себе: какой смысл прожить, скажем, девяносто или сто лет и не сделать ничего значительного? Получить в удел лишь долголетие — это может устраивать не борца, а только себялюбивого эгоиста. Тот прожил яркую жизнь, кто презирал удары судьбы и выполнял все данные жизнью обязательства.
О том, кто хорошо распорядится днями своей жизни, пожертвует собой ради общего дела, перешагнет через страх за собственное «я», сохраняется добрая память в тысячах человеческих сердец.
Так думать сейчас ничто не мешало — ни шум, ни музыка, ни громкие разговоры подвыпивших соседей.
Облокотившись на стол, Леонид Иванович поглядывал сквозь бутылки на Рябовола, сидевшего недалеко от него.
Курносый политикан, с коком светлых волос над покатым лбом, подвыпивший, вспотевший, был по-особому возбужден. Он что-то настойчиво доказывал блондинкам, пил рюмку за рюмкой, размахивал широкими рукавами черкески. Были мгновения, когда его узкие глаза слепли, становились как будто незрячими. И Леониду Ивановичу вдруг однажды, в самый разгар ресторанного вечера, в незрячем взгляде рябоволовских глаз почудилось что-то схожее с пустыми дырами вместо глаз в черепе смерти.
«А может быть, Рябовол вообще сегодня последний раз в жизни пьет?» — почему-то подумалось Леониду Ивановичу, но он тотчас же отбросил эту мысль, решив, что контрразведчики, должно быть, достаточно бдительно охраняют главу Кубанской рады, к тому же никому не дано видеть тень приближающейся смерти, даже на лицах близких и знакомых.
Леонид Иванович наполнил бокал кахетинским и, вновь кинув взгляд на Рябовола, вдруг вспомнил, что Лермонтов в рассказе «Фаталист» утверждал, будто видел зловещий отблеск смерти на лице офицера, которого вскоре зарубил пьяный казак, встретившийся ему в ту ночь на улице станицы.
«С чего бы эти мысли полезли в голову? — удивился Леонид Иванович. — Я-то не фаталист и не Лермонтов, которому, с тем чтобы занять и поразить воображение читателя, надо было украшать повествование художественным вымыслом».
Рябовол подозвал официанта, бросил на поднос несколько деникинских «колоколов» для Солданеско.
Управляющий оркестром, черноглазый, черноусый румын, взяв с подноса деньги, поклонился Рябоволу, очевидно знакомому ему по прежним кутежам, и, повернувшись к музыкантам, тотчас же взмахнул руками. Оркестр заиграл кубанский гимн.
Рябовол умиленно-пьяно замигал глазами.
Оркестр умолк, и на подмостках появился известный на Юге России куплетист Петруша Тарахно.
Сунув руки в карманы широких клетчатых брюк и стуча высокими каблуками лакированных туфель, он прошелся по подмосткам и под аккомпанемент рояля запел новую сатирическую песенку, в которой с веселым юмором говорилось, как радостно всполошились ростовские дамы-модницы, прослышав о прибытии в город офицеров Франции и Англии.
Каждый новый куплет публика встречала аплодисментами, и Тарахно, отбивая чечетку, пел:
Куплетист звонко защелкал пальцами и бойко продолжал:
Тарахно кончил петь, поклонился в пояс. Рябовол, взмахнув широким рукавом черкески, кинул под ноги артиста пару донских «ермаков». Блондинка с темными очами, густо подведенными синевой, порывисто чмокнула Рябовола в щеку. Глава Кубанской рады гордо приосанился.
«Оказывается, он не только политический интриган, но и большой позер!» — решил Леонид Иванович.
Обе блондинки были уже на «высоком взводе», но Рябовол снова и снова наполнял бокалы шипучим.
В третьем часу Рябовол подозвал официанта и попросил счет.
Леонид Иванович последовал его примеру и поспешил к выходу.
Правая рука так сжала рукоять нагана, что заныли пальцы в суставах. Но в парадном подъезде и на улице было пусто, безлюдно. Только два фаэтона стояли на противоположной стороне улицы. В один из них уселся и укатил с дамами Рябовол.
Леонид Иванович, вынув руку из кармана, не торопясь зашагал в сторону Большой Садовой.
Извозчичий фаэтон с Рябоволом быстро скрылся за углом.
Мимо пронесся порожний вагон трамвая с открытой платформой, загруженной старыми шпалами.
Большая Садовая, на которую вскоре вышел Леонид Иванович, тоже была безлюдна. Изредка встречались запоздавшие офицеры.
Над крышами домов высоко в небе торчал ущербленный месяц. У магазинов с ярко освещенными витринами сидели и дремали ночные сторожа. Леонид Иванович, прислушиваясь к ночной тишине большого города, зашагал походкой человека без дела по правой стороне улицы.
