Пер видел Эммануэль фон Либевиц во время речной процессии и не сказал бы, что она выглядела хоть сколько-нибудь отталкивающе. Графиня, несомненно, была самой красивой женщиной в Империи. Она напомнила юноше его мать, только косметики на ней было больше и одежда была богаче. Следует признать, что на церемониальной лодке вместе с графиней находились несколько молодых мужчин, некоторые из них были одного возраста с Буттгерайтом. Все спутники красавицы были облачены в облегающую униформу, украшенную галуном и лаковой кожей. У нескольких из них лица были раскрашены ярче, чем у графини. Буттгерайт воспылал к ним личной ненавистью: их работа казалась куда более привлекательной, чем заваривание чая и соскребание ракушек.

— Поторапливайся, рыбья морда! — заорал сверху Шигулла. — Парни из «Рейка и Талабека» уже развесили все фонари и приступили к разгрузке. Немедленно просыпайся и берись за работу, иначе мы потеряем клиентов.

Буттгерайт негромко выругался сквозь зубы и, держась одной рукой за лестницу, повесил первый фонарь на крючок, который находился на уровне его коленей. Зажав второй фонарь в зубах, он спустился на пару ступенек ниже и нагнулся, все еще стараясь не промокнуть целиком., В это время лестница хрустнула, и парень полетел в грязную воду Рейка.

Шигулла обожал дворцовые сплетни. Теперь он пересказывал невероятные истории о Леосе, брате Эммануэль. Если верить управляющему, бесстыдство сестры отвратило виконта от женщин, и теперь он искал утешения с отвергнутыми любовниками графини. Буттгерайт хотел бы посмотреть, как старый болтун повторит эти слова в лицо Леосу фон Либевицу. Этого человека считали самым опасным дуэлянтом в Империи, и он запросто разукрасил бы рожу Шигулле. Конечно, вельможа в одеянии из зеленого бархата счел бы ниже своего достоинства драться с престарелым бандитом из доков, однако Пер имел право помечтать.

— Я велел поторапливаться, а не ублажать себя! — рявкнул Шигулла.

Он отпустил какую-то шутку насчет своего подмастерья, которую Буттгерайт не разобрал, однако приятели управляющего дружно заржали.

Ублюдки.

Буттгерайт достал из трутницы трут и поднес его к фитилю первого фонаря. Огонек вспыхнул, и видимость стала лучше.

Позади лестницы было темно. Там находились установленные крест-накрест бревна, скрепленные между собой ржавыми скобами и проволокой. Сваи упирались в каменистое речное дно, поддерживая причал, принадлежащий «Любимцу Мананна». Они же фиксировали конструкцию между каменными стенками дока.

Вода и туман образовывали водовороты в замкнутом пространстве между сваями.

Некий предмет, завернутый в тряпку, плавал под причалом, зацепившись за проволоку.

Сначала Пер не мог понять, что это такое, затем он заметил в воде кровь.

— Буттгерайт! — ярился Шигулла. — Во имя Зигмара, что ты там делаешь?!

У подмастерья желудок подкатил к горлу. Он хотел позвать управляющего, но боялся, что, если откроет рот, его завтрак попросится наружу.

Непонятный предмет медленно сносило в сторону юноши.

— Буттгерайт, я тебя сейчас крюком приласкаю!

Прямо на поверхности воды показалось лицо женщины.

На Пера уставились пустые глазницы, источавшие кровавые слезы.

Наконец молодой человек обрел голос и завопил.

В тумане было легко заблудиться. Когда рассвело, Женевьева Дьедонне вернулась в жилище, которое она делила с Детлефом Зирком. Дом находился на Храмовой улице прямо напротив Театра памяти Варгра Бреугеля, где актер и драматург выступал в спектакле «Туманный фарс». Девушка, которой было шестьсот шестьдесят семь лет отроду, сняла плащ и повесила его на крючок за дверью. Она очень любила этот предмет одежды. Плащ был подарен ей наследником престола Люйтпольдом, который испытывал к вампирше чувство сродни обожанию. Чудесный зеленый бархат! Если бы она чаще бывала при дворе, то легко сошла бы там за свою.

Женевьева подумала об Освальде, развращенной расчетливой машине в зеленом бархатном одеянии, и повернулась спиной к плащу.

Пряди тумана проникли внутрь вместе с ней. Насытившись во время ночной охоты, она чувствовала сонливость, которая нападала на нее каждые две-три недели. Она проспит несколько дней и проснется с обновленными силами.

Однако вампирша не спешила отправляться на отдых. Кровь еще струилась по ее жилам, и во рту она чувствовала вкус пищи…

Детлеф спал в соседней комнате. Обычно он ложился поздно, ужиная после представления. Однако прошлым вечером они не были вместе. Женевьева не могла припомнить, когда в последний раз они спали вместе — спали, а не выбирали взаимно удобное время для любви. У вампира и человека были разные жизненные циклы.

На стенах комнаты висели портреты Детлефа и афиши, на которых актер был изображен в своих лучших ролях: Лёвенштейн в «Предательстве Освальда», барон Тристер в «Одиноком узнике Карак Кадрина», Гуиллаум в «Барбенор, побочный сын Бретонии», Оттокар в «Любви Оттокара и Мирмидии» и Принц-Демон в «Странном цветке».

Прошло четыре года после событий в Дракенфелсе, а они все еще оставались вместе. Этот период был плодотворным, но время оказалось добрее к Женевьеве, чем к ее спутнику. Детлеф прибавил в весе. К тому же он столь часто накладывал грим, изображая стариков, что и сам стал выглядеть старше своего возраста. Женевьева, однако, не менялась. Ее душа старела, а кровь оставалась молодой.

Нежданная слезинка показалась в уголке ее глаза и потекла по щеке. Вампирша вытерла красную каплю тыльной стороной ладони и слизнула, смакуя вкус крови.

За долгие века она должна была привыкнуть к быстротечности времени. Все вокруг менялось, кроме нее.

Из соседней комнаты послышался шум, и Детлеф, спотыкаясь, вышел к ней. Его ночная сорочка пузырилась на животе, а волосы и усы были в полном беспорядке. Актер не пожелал вампирше доброго утра.

— Вчера вечером театр был наполовину пуст, — сообщил он. — За его стенами слишком туманно, чтобы наш «Фарс» привлек публику.

— В последние несколько недель число зрителей уменьшается, дорогой.

— Ты права, Жени. Наш сезон близится к концу.

Вампирша поняла скрытый смысл его слов и грустно согласилась.

— Где ты была прошлой ночью? — устало спросил Детлеф.

— Охотилась, — ответила Женевьева, вспоминая подробности.

Госпожа Бирбихлер, у которой Хельмут Эльзассер снимал жилье, практически усыновила своего постояльца. Она заявила, что молодые люди, покинувшие родной дом, не способны позаботиться о себе, поэтому нужна женщина, которая присматривала бы за ними. Пожилая дама была бездетна, однако у ее подруг имелись молодые родственницы, и время от времени Хельмут «случайно» встречал то одну, то другую девушку. По правде сказать, Эльзассеру нравилась племянница вдовы Фликеншильдт, Ингрид, чьи длинные светлые волосы ниспадали густой волной до коленей. Юноша даже условился о встрече с белокурой красавицей на следующей неделе, однако чрезмерная забота и внимание домовладелицы иногда выводили его из себя.

— Кушай, кушай, — кудахтала хозяйка, ставя еще одно блюдо с овсяными лепешками на стол. — Кушай, иначе похудеешь и умрешь.

Протестовать было бесполезно. Госпожа Бирбихлер полила лепешки сиропом и пододвинула тарелку своему любимцу.

Эльзассер взял нож с вилкой и приступил к еде. Когда он одобрительно кивнул, не имея возможности разговаривать с набитым ртом, его покровительница не преминула заметить, что позаимствовала рецепт у Фликеншильдтов.

Эльзассера окружали женщины, которые хотели его побыстрее женить. Порой молодой человек чувствовал себя жертвой большого заговора. Однако лепешки были вкусные.

— Горячий кофе, — объявила госпожа Бирбихлер, наполняя кружку размером с небольшое ведерко. — Он успокоит желудок и поможет тебе согреться. Если будешь есть слишком быстро, у тебя случится несварение и ты умрешь.

Эльзассер сделал большой глоток. Кофе был черный, крепкий и горький. Госпожа Бирбихлер не признавала сахар и сливки. По ее словам, эти продукты способствуют полноте, а от избыточного веса можно умереть.