Первые шаги давались легко. Ветер упругой, но тяжелой лапой упирался в грудь, набивал рот воздухом, способствуя вдоху

и максимально затрудняя выдох. Но уже через несколько секунд Трофимов ощутил, как его бег набирает скорость и мощь. Он уже не бежал, а несся вперед плавными прыжками, тараня ветер, и тот расступался, пропуская его.

«А ведь это уже было, — мелькнуло в голове у Трофимова, — было, хотя и невообразимо давно…» Мелькнуло не словами, а скорее обрывком картинки, памятью тела, ощущением полета. Только тогда он несся высоко в безоблачном небе и быстро, куда быстрее, чем сейчас А воздух — плотный, тугой, словно раскалывался перед ним и смерчами срывался с кончиков крыльев. И еще был звук — предсмертно-торжествующий, сотрясающий небо и землю, — вопль Велиала, когда, пораженный молнией, он комом пролетал мимо. Пролетал, еще сохраняя направление в зенит, но уже трагически изломав снежно-белые крылья. И они, летящие, ответили на его крик кличем такой силы, что беспрерывно бившие молнии, не долетая, дробились на мельчайшие частицы, обволакивали их тела и загорались на них огнями святого Эльма. Не тогда ли возник в уме пораженного наблюдателя внизу, на земле, Люцифер, «несущий свет»?

Но это только мелькнуло, мелькнуло и пропало. Так многое пропадало, появившись намеком, отдаленным воспоминанием. Анатолий Петрович, молодой врач-психиатр, исписал две тетради, еле поспевая за стремительной Трофимовской скороговоркой. Выгода была обоюдной. Для Анатолия Петровича — интересный случай и основа для диссертации, а для Трофимова — попытка вспомнить если не все, то хотя бы связь времен. Но не просто времен, а времен в нем, в отдельно взятом Трофимове. Интерес угас, когда Трофимов кое-что понял, а его теоретические, путаные рассуждения охладили Анатолия Петровича. А может быть, он уже собрал достаточно материала. Кто сказал, что в стране слепых и кривой — король? В стране слепых кривой — сумасшедший! Даже кривой, не говоря уже о зрячем.

«Дачу» Трофимов нашел легко, благо располагалась она сразу за оградой больничного парка. Здесь, между территорией больницы и воинской частью, пролегала обширная полоса, издавна не то заселенная, не то занятая, короче, используемая как попало. На ней в причудливых сочетаниях располагались огороды, сараи, шалаши, вполне цивилизованные дачи — все это вперемешку, все дикое и самовольное и в народе называлось «Шанхаем». Потапыч из алкогольного отделения, с которым Трофимов несколько дней таскал со склада в мастерские тяжелые пачки картона, имел здесь избушку — развалюшку об одной комнате, но с печкой. Трофимов знал и о том, где лежит ключ, и о пятнадцати банках тушенки, принесенных и забытых случайными собутыльниками. Потапыч по пьянке спрятал их и тоже забыл, а вспомнил уже в больнице. Пятнадцать банок — это десять дней спокойной жизни, а куда выбрасывают из больничной столовой хлеб, Трофимов знал хорошо. И когда под второй ступенькой, гнилой и проваленной, он нащупал ключ, ветер на мгновение разорвал тучи и в просвете звезда Аль-Кальд стала напротив звезды Ааш-Шатаран…

…Вначале было нечто. И было оно в ничто. Попробуйте одним словом выразить словарь? Каждое слово имеет определенное значение, разве возможно придумать сочетание звуков, объединяющее их все? Есть тьма, есть свет. Пустота космоса и пожарище звезд. А между ними, в них — как бы шепот. Думаете, электроэнцефалограмма — это энергия мысли? Ничего подобного, это только ее побочное следствие. Сама мысль — за пределами восприятия. Так вот — шепот мысли, мысли глобальной, космической, непостижимой для земного ума. Пульсация звезд, разбегание галактики — энцефалограммы космических мыслей…

Вопрос: И вы можете их воспринимать?

Ответ: А способна ли электронная машина воспринять информацию по объему на порядок превосходящую ее память? А на миллион порядков?

Вопрос: Но ведь вы же об этом говорите, значит, имеете какое-то представление. Откуда?

Ответ: Мне кажется, я случайно включившийся на эту волну приемник… То, что я знаю, я знаю интуитивно. И потом, это так утомляет — вслушиваться в неразличимые голоса. Слушаешь, слушаешь, кажется, вот-вот что-то уловишь… и — ничего!

Вопрос: Расскажите о себе.

Ответ: Я — Трофимов Сергей Павлович, учитель русского языка и литературы, 39 лет, русский. Бывший учитель, конечно. Вопрос: Почему бывший?

Ответ: Я слушаю голоса. Иногда по часу, по два. В самое разное время суток. Словно включаюсь, неожиданно для себя и непреодолимо. Говорят, я теряю сознание — неправда, я просто пытаюсь понять что-то далеко запредельное для моего мозга.

Вопрос: Но если вы сознаете, что это запредельно и непостижимо, почему же не пробуете бороться, не слушать? Не пытаетесь очнуться?

Ответ: Раньше я умел понимать эти голоса.

Вопрос: Раньше — это когда?

Ответ: Вы не поверите. Да я и не могу точно рассказать. Раньше — очень-очень давно. Может быть, в древнем Египте, может быть, еще раньше или позже. Иногда в подземелье какого-то замка, иногда на пиру в дымном низком зале… не помню. Так бывает у всех: увидите что-то и поймете — уже было. Но никто не может вспомнить — когда!

Вопрос: Сейчас много говорят и пишут о связи человека с космосом, о подпитывании его межзвездной энергией, о едином биополе…

Ответ: Нет, нет нет! Это не то, это совсем другой уровень отношений.

Вопрос: Какой?

Ответ: Запрещено. Мне никто ничего не говорил, я ничего не знаю, кроме того, что знать — запрещено. Но я думаю и догадываюсь.

Примечание на полях.

Трофимов — высокий, мускулистый. Лицо классического русского богатыря — круглое, румяное, голубые глаза, светлые кудри. Немного курнос. На последних словах вскидывает голову, и голос звучит гордой медью. Похоже всерьез считает, что совершает подвиг. Он же периодически впадает в гипокинетическое состояние, вплоть до вялого ступора (на внешние раздражители, не реагирует, выражение лица растерянно-виноватое). К профессиональной деятельности непригоден — несколько раз приходил в психопатическое состояние вовремя уроков. Диагноз очевиден — параноидная форма шизофрении, осложненная кататоннческнм синдромом… (далее по-латыни).

Вместе с тем, клиническая картина не четка. Бред поразительно логичен. Взгляд разумен и тверд. Реакции в промежутках между приступами — нормальны. Интеллект достаточно высок (коэффициент — более 150). Нота бене: несколько раз наблюдал проявления явно необычных способностей. Так, все попытки вывести Трофимова из ступора инъекциями сильнодействующих средств окончились ничем. В момент укола игла шприца оказывалась изогнутой. В столовой наблюдал лично, как миска с нелюбимым им хеком, упорно придвигаемая соседом, каждый раз оказывалась на середине стола. При этом сам Трофимов ел суп и миски не касался. Движения ее от Трофимова к середине стола я тоже отметить не смог — она словно переносилась мгновенно. Хорошо бы заснять на пленку с большой скоростью и прокрутить замедленно. На вопросы об иглах и миске отвечает искренним недоумением. Еще одно наблюдение. В палате случаются драки. По сообщениям многих наблюдавших и санитаров ночных смен, Трофимов ни разу в них не участвовал. Это объяснимо. Гораздо труднее объяснить другое — на него ни разу никто не нападал, хотя вспышки немотивированной агрессии обычно распространяются безадресно. В высшей степени любопытный пациент.

Вопрос: Вы сказали: «думаю и догадываюсь». О чем?

Ответ: Вы хотите, чтобы я еще раз подтвердил свою ненормальность? Но вы-то нормальный и должны понимать, что это запрещено!

Вопрос: Запрещено кем?

Ответ: Запрещено вообще. Просто запрещено и все. Изначально, в принципе. Само собой. Как хотите — на выбор или все вместе.