Слушая Дроздова, замполит и Поддубный вволю насмеялись.

— Ну ничего, — сказал замполит, успокаивая Дроздова. — Ошибки бывают. А вы все же напишите статью.

— Конечно, пиши, Степан Михайлович, — настаивал Поддубный.

После долгих уговоров Дроздов все же согласился и начал рассказывать о сегодняшнем полете.

— Все обошлось хорошо, Телюков только дурачился. Наказать его еще, что ли? Понимаете, переключился на канал перехватчиков и кричит: «Я бы вам показал, где в Каспийском море раки зимуют!»

Замполит вздохнул:

— Наказать подчиненного — штука нехитрая, Степан Михайлович. Куда сложнее добиться того, чтобы некого и не за что было наказывать. Вот о чем мы, начальники, должны заботиться. Поговорите с Телюковым по душам, пристыдите его при всех летчиках на разборе полетов. Кстати, и в статье обязательно упомяните о нем, как о нарушителе дисциплины в воздухе. Дойдет, уверяю вас! Из газеты все летчики соединения узнают, кто именно болтал по радио и задирался.

— Упомяну, обязательно упомяну. Да еще приписку сделаю для редакции, чтобы не вздумали вычеркивать его имени.

Проводив гостей, Дроздов сел за статью.

«Вот тебе и раз, — подумал Поддубный, возвращаясь домой и вспоминая свой разговор с Верой Иосифовной. — Никому и намеком не выразил свои чувства к Лиле, а в гарнизоне уже все известно. Эта новость может докатиться до Семена Петровича, до Телюкова… Фу, как нехорошо…»

Песчаная буря — эта непрошеная, злая и суровая гостья пустыни, вновь принесла жителям Кизыл-Калынского гарнизона уйму забот и хлопот. В каждом коттедже семьи занялись уборкой.

Целый день трудилась Лиля — выколачивала ковры и дорожки, протирала от пыли мебель, мыла окна и полы. А вечером взяла лопату и начала разгребать песчаный сугроб, образовавшийся у палисадника. Потом она расчистила оросительные лунки и канавки, полила деревья.

Управившись со всеми этими работами, девушка вошла в душевую, оборудованную за коттеджем, разделась, отвернула вентиль. Нагретая за день вода брызнула на голые плечи, потекла по спине, по ногам.

Выкупавшись и переодевшись, Лиля приготовила для больной матери кофе, сама выпила стакан и, ощутив усталость, сразу же отправилась на веранду, где обычно спала на раскладушке у открытого окна.

Но в этот вечер она никак не могла уснуть. Ее не оставляла тревога. Сообщение Лизы Жбановой о том, что Телюков якобы умышленно стрелял по самолету Поддубного, оставило горький осадок. В минувшую ночь, когда за окном завывала и бесновалась буря, Лиля видела во сне Поддубного, спасавшегося на парашюте. Проснувшись, она прошептала: «Да, Телюков стрелял умышленно».

Девушка не раз намеревалась спросить об этом у отца, но непонятное чувство сдерживало ее. Она приходила в отчаяние от мысли, что ее любимый может погибнуть, и она, Лиля, невольно станет виновницей его гибели. Сама ведь тогда, на танцах, спросила у Телюкова о майоре…

Лиля хорошо понимала, что такое ревность и до чего она может довести таких отчаянных людей, как Телюков. Этот не остановится ни перед чем. И девушка искала выхода их сложного положения, в котором внезапно очутилась. Самое разумное, конечно, было бы уехать из Кизыл-Калы куда-нибудь, хотя бы к тетке на Полтавщину… Но матери все еще нездоровилось — на кого она оставит ее? Это — одно. Второе — с того мгновения, как Лиля услышала о нелепом поступке Телюкова, Поддубный стал для нее еще более близким, родным, дорогим. Лиля полюбила его по-настоящему, всей душой, всем сердцем. Он не выходил у нее из головы, она мечтала о нем, с замиранием сердца ждала момента, когда он придет к отцу, сядет под карагачем и начнет беседовать о своих летных делах…

Что же делать?

Девушка давно собиралась поговорить с Телюковым, сказать ему, что она очень его уважает и ценит дружбу с ним, но быть его женой не может. Сердцу не прикажешь, он должен это понять.

Нет, не поймет!

И вообще, как сказать так прямо, в глаза: «Я тебя не люблю, и ревность твоя напрасна».

Но что же остается в таком случае? Предупредить Поддубного, чтобы тот был осторожнее? А вдруг он спросит: «Собственно, почему вас так беспокоит моя судьба?» Что она должна будет ответить? Он ведь еще, чего доброго, подумает, что дочь командира полка ищет повод для признания в любви?

После долгих и мучительных размышлений Лиля решила сказать Поддубному, чтобы тот не ходил к ним и не засиживался с отцом под карагачем, понапрасну не дразнил Телюкова. Правда, она чувствовала, что незаслуженно обидит его, но иного выхода нет. Это самое благоразумное, если только она хочет предотвратить нависшую над любимым человеком опасность. А там видно будет… Время покажет…

Итак, окончательное решение созрело. Но оно-то больше всего и волновало сейчас Лилю. Она поднялась с постели и некоторое время сидела не двигаясь. Огни в коттеджах погасли. Над карагачем, словно купол шелкового парашюта, висела луна. Ее сусальный свет проникал сквозь листву винограда, отражаясь на полу тусклым, зыбким узором. В небе тремя столбами покачивались лучи прожекторов, освещая в своем скрещении белую стрелу-самолет.

Лиля, накинув на плечи халат и сунув ноги в тапочки, тихо, чтобы не разбудить мать, вышла из дому. Прожекторы вели самолет в сторону Копет-Дага. Очевидно, самолет атаковали истребители, только их не было видно.

Вдруг с правой стороны блеснули фары автомобиля. Два параллельных луча достигли противоположного конца переулка, выхватывая из темноты телефонные столбы, ограды, фронтоны коттеджей. «Отец!» — подумала Лиля и спряталась за дерево.

Заскрипели тормоза — машина остановилась. Вышел Челматкин и, открыв калитку, направился к крыльцу. Еще кто-то вышел из машины. Остановился, достал спички, щелкнул портсигаром. Вспыхнул огонек, и Лиля узнала Поддубного. Он был в кожаной куртке, в бриджах, на руке держал шлемофон.

Челматкин постучал. Дверь отварилась не сразу.

— Полковник просил, чтобы передали ему табак, — сказал шофер Харитине Львовне.

— Входите, я сейчас передам, — ответила она из прихожей.

Лиля не решалась выдать свое присутствие. Она вся дрожала, руки ее были холодны как лед.

Вскоре Челматкин уехал, а Поддубный направился к себе домой, и в тот момент, когда он проходил мимо палисадника, Лиля тихо окликнула его.

— Вы, Лиля? — удивился Поддубный.

— Тише…

— Почему вы не спите так поздно?

— Я… просто вышла…

Лиля заранее приготовила и обдумала слова, которые, пользуясь удобным случаем, должна была сказать Поддубному. Она даже перевела их мысленно на английский язык, боясь, что кто-то подслушает их разговор. Но в последний момент, когда она приблизилась к нему вплотную, мужество оставило ее. Ее показалось, что ее так называемое «окончательное решение» глупое и фальшивое.

— Да… я вышла… — повторила она чуть слышно, не находя других слов.

Поддубный решил, что с девушкой что-то произошло и она поэтому так сильно взволнована и расстроена.

— Сядьте, Лиля, — сказал он мягко, усаживая девушку на скамейку, и сам присел рядом. — Я читал афишу — в субботу концерт художественной самодеятельности.

Он умышленно заговорил о концерте, чтобы отвлечь внимание девушки от того, что так встревожило ее.

— Да, мы приготовили концерт, — с трудом вымолвила Лиля и снова замолчала. Ей вдруг стало мучительно стыдно… Одна в такое позднее время, полуодета, что он подумает о ней?

— Меня, Иван Васильевич, — начала она нерешительно, — очень волнует одна вещь… Вы ходите по вечерам к отцу…

— Вам это неприятно? — вырвалось у Поддубного.

— Конечно, нет, но… я хочу, чтобы вы правильно поняли меня. — Лиля перешла на английский язык… — Ведь по вашему самолету умышленно стрелял Телюков…

«Она встревожена из-за меня… неужели права была Вера Иосифовна?» — подумал Поддубный, загораясь надеждой.

— К счастью, — продолжала Лиля, — он промахнулся. Но ведь могло быть иначе…

— Что вы, Лиля! — удивился он. — Вы ошибаетесь. Просто у Телюкова было намерение отбить мишень и он осуществил его.