Мне на самом деле было чрезвычайно интересно, но к концу объяснения Алево мои веки упорно стали опускаться и пришлось тряхнуть головой, чтобы сохранить внимание.

— Значит, нужно послать кого-то и сказать им приходить! — А то они без тебя не разберутся, Аня. — Ведь, как я понимаю, эти самые дварфы — это весьма опасные твари?

— Все проклятые Богиней создания очень опасны, — ответил мне Грегордиан, поднимаясь вместе со мной на ноги. — Именно поэтому им раз и навсегда дано повеление жить только в пределах своих бантустанов и никогда их не покидать.

— То есть ваша Дану их сначала создала, играясь, потом они ей совсем-совсем не понравились, она им пришлепала вывеску «проклятые» и принудила жить в резервации, чтобы глаза не мозолили? — я выпростала обе руки из одеяла и обхватила шею моего деспота. — Вот ведь теперь странность, что они с радостью готовы выступить на стороне собирающегося дать ей под зад муженька. Не то чтобы Беленус нравится мне больше, но теперь мне во многом понятно, почему ему столь легко находить такое количество созданий, готовых встать под его знамена. Наверняка и у клудде, и у фаттов были свои претензии к вашей Богине. Обиженных и оскорбленных в разы легче подбить на бунт или склонить к насилию.

— По-твоему выходит, что все они прямо жертвы обстоятельств, Эдна! — язвительно, но совсем не раздраженно прокомментировал Грегордиан мои умозаключения. — Мне дварфов на поле боя увещевать начать и взывать к благоразумию предлагаешь, вместо того чтобы сражаться?

— Ничего подобного, — возразила и тут же чуть рот не порвала в зевке. Не смотря на то, что я очень старалась бороться с усталостью и не пропускать ни единого слова, истощение похоже побеждало меня. — Просто мне в какой-то степени их всех жаль. Их используют как пушечное мясо, вслепую, и это при условии, что вообще не принуждают с помощью какой-то хитрой магии, — буркнула, понимая, что не к месту влезла со своими выводами, кто на самом деле виноват. Какое это к черту имеет сейчас значение в уже сложившихся обстоятельствах? Тоже мне исследователь-психолог по делам персон божественного происхождения.

— И Хакона тоже? — рыкнул Грегордиан.

А вот тут уж нет!

— Хакон му… поганец от рождения! Не думаю, что милашке Бели пришлось его хоть полминуты уговаривать! — нахмурилась я и в попытке сжать кулаки сильно царапнула затылок деспота. — Таких, как он, в колыбели душить надо!

— Очевидно, я лишился поста главного мерзавца в твоей жизни, — Грегордиан пошел в сторону спальни, и я, смирившись с неизбежным, позволила себе закрыть глаза. — Даже не знаю, стоит ли мне волноваться по этому поводу.

Юморист, блин!

Сквозь сон я ощутила рядом движение и инстинктивно потянулась к моему деспоту. Почувствовала под ладонью гладкую жестковатую шкуру, под которой прощупывались каменно-твердые мускулы, и расплылась в улыбке, не открывая глаз.

— Барха-а-ат! — протянула с наслаждением, оглаживая моего личного зверя, но не ощутила привычного отклика нежности.

Бархат вытянулся рядом и, кажется, даже не дышал, похожий больше на кусок неподвижного гранита, нежели на живое создание. Вместо привычного тепла от него исходили волны гнева, столь хорошо знакомые мне по его человеческой ипостаси. Мой зверь сердился на меня, причем очень сильно, настолько, что даже отказывался и взглянуть в мою сторону. Придется подлизываться.

— Ба-а-арха-а-ат! — не сказала, а почти подобострастно промурлыкала я, обхватывая мощную шею и подтягиваясь так, чтобы, по обыкновению, взобраться на широкую спину. — Ты это из-за Ерина?

Никакого отклика не последовало. Передо мной все еще было натуральное недвижимое изваяние, но и попыток стряхнуть меня не последовало. Вот и хорошо.

— Лапа моя, — пробормотала я и потерлась лицом об его короткую, чуть колкую шерсть. — Все же обошлось. Ну пойми, не могла я по-другому поступить! Просто не могла! Как бы с этим потом жила?

Зверь продолжал кукситься и отказывался хоть как-то реагировать на мои слова и прикосновения, оставаясь напряженным до предела, будто готов был в любое мгновенье сорваться с места, избавляясь от моего настойчивого внимания. Но ведь и я так просто отступать не собиралась.

— Бархат-Бархат-Барха-а-ат! — сипло пропела я, продолжая гладить и прижиматься, отогревая своим теплом. — Зверюга ты моя драгоценная, котик мой обожаемый, сокровище мое единственное во всей вселенной! Ну куда я от тебя денусь-то? Ни за что я тебя не покину!

Никогда не была поклонницей сюсюканья и чрезмерных нежностей, но сейчас все это говорилось и ощущалось абсолютно естественно, и сердитый зверь наконец оттаял. Тяжкий, долгий вздох вырвался будто из самой глубины его существа, и в нем, почти беззвучном, было больше тоскливого упрека, чем в сотне самых эмоциональных слов. Очень медленно огромная голова повернулась, и необычайно-печальные, черные, сверкающие глаза встретились с моими, умоляющими о прощении. И, конечно, я не получила отказа. Все огромное тело Бархата стремительно расслабилось, словно оттаяло, взгляд окатил меня волной тепла и обожания, отчетливо читаемыми даже в полумраке спальни, и новый протяжный вздох трансформировался в низкое раскатистое урчание, рождающееся где-то совсем близко к сердцу моего зверя. Я прижалась щекой к шкуре цвета самой густой тьмы, впитывая этот бесконечно-уютный и любимый звук и вибрации. Обрадованная и умиротворенная тем облегчением, что подарило прощение и близость моего монстра-защитника, я снова уснула.

А вот окончательное пробуждение качественно отличалось от предыдущего. Грегордиан исчезал из постели обычно еще засветло, и просыпалась я чаще все одна. Но не в этот раз. Энергетика его присутствия беспрепятственно проникла сквозь сонную дымку и, окутав мое сознание, властно потребовала покинуть мир грез. Хотя грезами принято называть нечто приятное, а вот мои видения такими не были. Ничего такого там не происходило. То есть вообще ничего. Я находилась в некоем пустом пространстве, лишенном звуков, запахов, цветов, но не темном. Как будто оказалась внутри толстостенного стеклянного шара, отделенная от чего бы то ни было. Спрятанная. Но вместо покоя и безопасности ощущала тревогу, которая постепенно росла до тех пор, пока не стала настоящим страхом. Я стала звать Грегордиана, но голос словно тонул в плотном окружающем воздухе, как в пушистой плотной вате. Повышала голос, пока не перешла на крик. Перебрала всех: деспота, Эбху, Илву и даже Алево, но абсолютно никто меня не слышал, а сама я никак не могла проникнуть за невидимую преграду, отделяющую меня от всего остального мира. Поэтому и не подумала сопротивляться властному призыву, который легко разрушил этот неприятный сон. Я распахнула глаза резко, будто хотела застать моего деспота врасплох. И не прогадала. Выражение лица Грегордиана почти мгновенно стало непроницаемым, но я успела поймать стремительно ускользающее отражение того же трепета, что раньше улавливала только в черных глазах Бархата. И я позволила себе думать, что мой деспот любовался мною спящей. И плевать, что красотой лица и совершенством тела мне и близко не сравниться с фейринскими моннами. Мне не нужно быть самой прекрасной в глазах моего мужчины, достаточно стать единственной. И да, запросы у меня те еще, но чего уж мелочиться?

— Доброе утро? — горло уже почти не болело, но голос все еще напоминал скрип несмазанного механизма.

Вместо ответа Грегордиан взялся за край покрывала и медленно стянул его, оставляя меня обнаженной. Его веки тут же отяжелели, прикрывая моментально вспыхнувшие хищным огнем глаза, которые пустились в неспешное путешествие по всему моему телу. Я задержала дыхание от того, насколько же интенсивно ощущался этот тяжелый взгляд. Не изучение, а обладание. И не поддразнивание, а повеление отдаться без оговорок и колебаний. И, как всегда, я была более чем рада ему последовать. Неужели мне так мало надо, чтобы вспыхнуть и начать истекать для Грегордиана влагой? Но ведь и он готов для меня всегда, так зачем же усложнять и требовать больше там, где и так через край? Зачем нам изощренное взаимное соблазнение, если едва переносимое предвкушение — это постоянное состояние, когда мы рядом? Искушение нужно, когда ты колеблешься, стоит ли поддаться бесстыдному наслаждению, а для меня же прелюдия — просто изощренная пытка и разжигание и так зверского голода.