— Даня, ты не должен лезть во все это.

— То есть мне нужно делать вид, что я не знаю, какой охуевший от безнаказанности мудак твой бывший? — уточняет он прохладным голосом.

— Да, потому что это мои проблемы.

— Ты — моя женщина, Колючка, значит, это и мои проблемы тоже, — улыбается Ленский. — Все, тема закрыта.

Я хочу возмутиться, но он громко и выразительно говорит:

— На этой и остановимся.

Девушка-риелтор расплывается в улыбке, явно довольная, что словила удачную сделку, а я потихоньку щипаю себя за тыльную сторону ладони. Нет, точно не сплю.

До конца дня я понимаю, что все это время у меня была очень странная жизнь. Потому что я была год замужем за… чем? За пустотой, кажется. У меня был муж с хорошей работой, квартирой и даже своей машиной. Но все это проходило мимо меня, потому что в квартире я была девочкой, шьющей занавески и вяжущей коврики, чтобы мужу можно было хоть что-то возразить в ответ на его постоянные упреки, что это я — на его территории, и моего здесь вообще ничего нет. Еще он ни разу не помогал мне, если я просила поехать вместе со мной по магазинам, чтобы не обрывать руки тяжестями. Машина же, разве не для этого она нужна?

— Что такое? — спрашивает Даня, разбираясь в настройках телевизора.

Здесь на стене висит огромная плазма, и в ней какое-то совершенно нереальное количество каналов. Даня останавливается на музыкальном, где играют старый рок. Хочу улыбнуться, потому что мой Мужчина даже в этом какой-то очень взрослый — не фанатеет от вида трясущихся полуголых грудей и задниц.

— Спасибо, Даня. — Скупо как-то и сухо, но из самой глубины сердца. С откровением, которое сбивает с ног и, чтобы не упасть, хватаюсь двумя руками за дверной косяк, прижимаюсь к прохладной поверхности раскаленной щекой.

Он откладывает пульт, поднимается, на ходу подтягивая рукава узкого свитера. Подходит ближе, но оставляет между нами немного свободного пространства.

Я подписала документы на съем, но квартиру снял Даня — на три месяца вперед. Мне до сих пор дико от этого, но я уже успела выучить его повадки — ему категорически не нравятся мои попытки запрещать ему делать все эти… красивые жесты. Хоть это настолько же далеко от красивых жестов, как и попытки моего мужа выдать утюг за подарок к восьмому марта. Даня делает что-то просто потому, что он считает — так будет правильно.

— Не хочу тебя оставлять, — он все же прижимается лбом к моему лбу, делает этот такой почти родной уже жест — трется носом о мой нос. — Не прячь далеко телефон, хорошо?

— Конечно, — шепчу в ответ. Горло сводит, потому что и мне не хочется, чтобы он уходил. Хоть прикидывайся больной и немощной, и тогда мой Мужчина точно ни на шаг от меня не отойдет.

Слезы наворачиваются на глаза. Надумала реветь.

— У меня в два тренировка, примерно до четырех. Я заеду за тобой около половины пятого, — говорит он. — Никуда не ходи сама, договорились?

— Слушаюсь и повинуюсь, — охотно соглашаюсь я.

Даня вскидывает бровь, тянется к моим губам и с плотоядной улыбкой шепчет:

— Хочу услышать это же в постели, Колючка.

Мы пересматриваемся, сокрушенно вздыхаем в унисон, потому что оба знаем, чем закончится любой, даже самый невинный поцелуй, а на часах уже почти десять вечера.

— Никому не открывай, никого не пускай, всех шли на хуй, — дает наставления Даня, выскальзывая за дверь.

Закрываю за ним дверь, возвращаюсь в комнату, чувствуя совершенно ненормальную пустоту, кажется, даже в костях. А потом с восторгом маленькой девочки нахожу взглядом забытый Даней шарф. Заворачиваюсь в него, жадно вдыхаю запах мяты, сигарет и снега. В нем же через час укладываюсь спать и это именно то безумие, которого мне не хватало всю жизнь.

— Данил, зайди ко мне, — говорит отец, когда я переступаю порог дома.

Мать сидит на диване, смотрит на мня так, словно я пришелец, залезший в шкуру ее сына. Сильно похоже на то, что у них тут был непростой разговор. Судя по всему, обо мне.

Пытаюсь отыскать подсказку во взгляде матери, но она отводит глаза, и я вижу ее красную от напряжения шею.

— Где я опять плохой сын? — спрашиваю прямо в гостиной.

— Данил, я сказал — в кабинет, — рокочет отец, но я собираюсь игнорировать его приказы.

— Вы же тут вдвоем что-то обсуждали, а мозги будете прочищать по очереди. Я не согласен.

— Даня, — сокрушенно качает головой мать.

— Я восемнадцать лет ваш сын, и я прекрасно знаю, когда мне собираются устроить головомойку.

Отец подходит ко мне вплотную, хочет осадить какими-то грубыми словами, задавить авторитетом, но фигня в том, что я уже обошел его в росте, и мы оба в эту минуту понимаем, что он будет выглядеть нелепо, задирая голову, чтобы обругать меня. Несколько секунд просто смотрим друг на друга, а потом отец говорит:

— Я всегда смотрел сквозь пальцы на твои фокусы, Данил, — он выразительно оценивает мою царапину на роже. Так и знал, что он догадывается, с каких «тренировок» я приношу все свои фингалы. Отец сам в прошлом боксер, хвастался, что именно в клетке заработал первый капитал. Само собой, матери он ничего не сказал и никогда не скажет. — Но у всего есть предел.

— Можно услышать приговор перед расстрелом? — настаиваю я.

— У тебя отношения с женщиной на пять лет тебя старше! — громко говорит мать.

Столько разочарования в ее взгляде я за всю жизнь не видел.

Ок, значит, кто-то нас с колючкой спалил. Моя мать, даже если видела нас вместе, не могла узнать, что Варя — «женщина на пять лет старше». У Колючки на лбу возраст не написан.

— Кто наябедничал?

Это просто какой-то трэш, потому что такие совпадения бывают раз на миллион. И жизнь решила, что в этот раз под раздачу попаду я.

— О чем ты думал, Данил? — Отец заводится с пол-оборота. — Я не спрашиваю «чем», это и так понятно.

А я как баран смотрю на мать и чувствую себя преданным.

— Могла бы со мной для начала поговорить, — говорю ей. — Я и так собирался все тебе рассказать.

— Рассказать, что тебя совратила взрослая замужняя женщина? — Она даже не пытается скрыть приправленную возмущением брезгливость. — Ты же никогда не врал мне, Даня.

— Я и не собирался врать. Просто ты не дала мне шанса сказать правду. Ну что, возле какой стенки расстреляете? Последнее слово, я так понимаю, мне не положено.

Отец все-таки бьет: меня толкает в сторону, словно с размаху снесло экскаваторным ковшом, но я удерживаю равновесие. Во рту кровь, я еложу языком по зубам, собираю слюну и проглатываю как соленую приправу в горькому угощению родительского недоверия.

— Считай, что я тебя предупредил насчет нее, — говорит отец четко и ясно. — Или можешь забыть о стажировке.

Он поворачивается на пятках и уходит в кабинет, на ходу поправляя пиджак с таким видом, будто врезал не собственному сыну, а отмудохал бродягу.

Мать поднимается, протягивает дрожащие руки к моей разбитой губе, но я отодвигаюсь.

— Кто? — спрашиваю еще раз.

— Мне позвонила твоя новая классная, — говорит она. — Думала, она снова нажалуется на твое поведение… — Мать прячет лицо в ладонях, ее плечи поднимаются и опускаются со вздохом разочарования. Потом она достает свой телефон, находит что-то и протягивает мне.

Это фотография: я и Колючка возле моей машины, судя по всему — около того дома, который риелтор показывала нам вторым. Несколько снимком, на одном из которых я целую свою Варю.

— Я люблю ее, ма. — Нужно расставить все точки над «i». Лучше для них я уже все равно не стану.

— Замолчи! — Она дает мне пощечину.

Ни хрена не больно, хоть теперь мне официально досталось от обоих родителей.

Но, пиздец, как жжет в душе. Как будто даже конченный нарик и алкаш, ворующий у предков деньги из кошелька — просто трепетный василек по сравнению со мной.

— Ты ничего не знаешь о любви! Тебя соблазнила взрослая женщина — это не любовь, Даня! Это статья.