Над пропастями переброшены простые бревна, настолько широкие, что умный конь, осторожно перебирая ногами, отыскивая равновесие, медленно переходит на другую сторону.

У такого перехода я встретил первую группу хозарейских бактриан.

Впереди ехала женщина на большой и злой кобылице. Волосы наездницы были зачесаны гладко и свисали пучком. Вся верхняя часть тела была обнажена до живота. Она была в темно-синих шальварах и золотых туфлях на босую ногу. Загнутые носы туфель упирались в стремена. Меня поразила непомерно малая величина ступни. Поперек седла она держала винтовку. За ней ехали несколько горцев, по виду мало отличавшихся от моих спутников.

Женщина и всадники скрылись за поворотом скалы.

Итак, вот что осталось от Балха.

Когда-то здесь была наружная стена окружностью в сорок верст и такой ширины, что несколько колесниц разъезжались совершенно свободно. Висячие сады, изобретенные в Ване царицей Семирамис в безуспешной попытке пленить армянского царя Ару Прекраснейшего, были здесь в моде. Весь город состоял из висячих садов и дворцов. Среди них выделялся дворец царя из белого мрамора, отделанный внутри черным деревом с золотыми инкрустациями.

Бактрия и Балх были царством шелка. Во времена их расцвета секрет фабрикации шелка знали только китайцы. Во всем остальном мире думали, что он делается из растения, подобного льну. Поэтому все человечество могло закупать шелк только в Китае, а оттуда он вывозился через Балх.

Китайцы для ограждения секрета происхождения шелка совершенно закрыли границы своего государства. Их купцы под конвоем выезжали в нейтральную зону между Балхом и Северным Китаем и, оставляя в ней груды шелка, возвращались назад. Тогда бактриане привозили на это же место другие товары и увозили шелк.

Обе стороны никогда не видели друг друга.

В этой стране Александр Македонский нашел никем не превзойденную женщину — Роксану, — дочь бактрийского царя Оксиарта. Она коварно убила другую его жену Статиру, но сама попала в плен к Кассандру[42], который ее казнил.

Отсюда греки двинулись в Индию и заняли берега Кабула и Инда.

Все это вспомнилось мне в тот момент, когда мой ка- рабаирский конь пощипывал трапу около обрубка белого мрамора на площади, окруженной жалкими домами. Этот обрубок мрамора был троном грозного Кира[43] во время народных празднеств.

Мы все дальше углубляемся в горы, и скоро, как говорят мои спутники, «наступит конец земли».

Как когда-то китайцы никогда не видели своих соседей- бактриан, так теперь никто не видал кафиров.

Их отделяют от остальных людей совершенно непроходимые для посторонних горы и узкая зона; всякий попадающий в нее бывает убит. В этой зоне, недалеко от становища моих горцев, есть выложенная из камней хижина, где я буду оставлен на ночь с письмом Мухаммуль Мулька.

Что будет дальше — неизвестно.

Сегодня мы подошли к «краю». Это отвесная пропасть. По ее отлогим краям тянется тропинка, теряющаяся в груде камней. Я вынимаю три мешочка с золотом и отдаю их своим спутникам Потом беру под узду своего карабаира и начинаю спускаться. За ним, бряцая цепями вьюков, идут еще четырнадцать лошадей, нагруженные поклажей.

Тропинка становится все круче, камни осыпаются под моими ногами. Я начинаю скользить, оборачиваюсь и вижу ужас, страх перед смертью в глазах лошадей. Я почти падаю на камни. Наседая друг на друга и скользя, надвигаются лошади. И вдруг я вижу, что тропинка вьется вокруг самого большого из камней. За ним — широкая площадка, на ней — грубая хижина, выложенная из крупных камней. Беру лошадей под узду и по очереди перевожу на площадку.

Перед домом стоит стойло с кольцами. Привязываю лошадей и снимаю у одной из них мешок с сеном и курдюк с водой. Потом поворачиваюсь и вхожу в дом; пустая каменная комната, стены ее покрыты мхом. Выхожу, осматриваюсь и замираю, пораженный: дальше никакой дороги нет. Вся площадка окружена непроходимой пропастью. Есть путь назад, но едва ли можно пройти вперед.

Уже темнеет, возвращаться нельзя, надо ждать рассвета.

В этот вечер я понял относительное значение денег и абсолютную ценность вещей.

Походная газовая лампа, с необычайной яркостью осветившая хижину, банка с сухим спиртом, в несколько минут разогревшая консервы и кофе, и походная кровать — сделали после утомительного перехода мой ночлег приятным.

Я заснул, докуривая трубку и читая книгу Джона Шекспира «Введение в грамматику индийских наречий». Меня разбудил шум человеческих голосов. В светлом четырехугольнике двери — по-видимому, солнце было уже высоко — стоял человек не менее семи футов ростом. Он был одет в черный кафтан из козьих шкур и подпоясан широким ремнем, за которым торчал кривой нож. На голове его был кожаный шлем, на ногах — такие же выше колен сапоги. Правой рукой он опирался на дуло винтовки.

Привстав на кровати, но не слезая с нее, я медленно полез под подушку, отыскивая ручку маузера. Меня остановил звук его голоса.

Он говорил из языке, сродном с пушту и имевшим много санскритских[44] слов. Но в то время, как в санскрите грамматические отношения строятся на изменении окончаний в зависимости от падежей, лиц и времен, у него фразы менялись путем приставки разных частиц перед одними и теми же словами. В этом язык был сходен с новоиндийскими языками.

С громадным напряжением я старался понять, что он хочет сказать.

По-видимому, он приглашал меня выйти и в то же время требовал письма.

Я встал, натянул дорожный костюм и сапоги и передал ему письмо Мухаммуль Мулька. Один за другим в хижину вошли еще пять таких же чернокафтанников и еще несколько возились во дворе с лошадьми. Они оживленно разговаривали между собой и рассматривали мои вещи, впрочем, без особого удивления.

Тем временем, я приготовил кофе, выпил его и, закурив, хотел было складывать вещи, когда человек, вошедший в хижину первым, остановил меня движением руки. По его знаку в комнату вбежали несколько человек и поспешно начали выносить и нагружать на лошадей мои тюки.

Эти люди были меньше ростом, плосконосые, темнолицые, в сандалиях и в одежде из звериных шкур, стянутых у пояса тонким ремнем. Чернокафтанники с их светлыми волосами, глазами и прямым профилем были великанами в сравнении с ними. Они стояли и только наблюдали за работой плосконосых, раздавая пинки наиболее неповоротливым.

Когда я вышел из хижины, вся площадка была заполнена лошадьми; их было 25 — пятнадцать моих и десять лошадей чернокафтанников. Последние были совсем особенной породы — маленькие горные лошадки, очень крепкие и подкованные особыми шипами. Плосконосые люди выстроились и пошли пешком, по двое около каждого всадника.

Мне завязали глаза, и мы двинулись в путь.

Когда повязку сняли, я увидел, что мы находимся на высоте пятнадцати тысяч футов. Нельзя себе представить некоторых горных перевалов, настолько они высоки и недоступны. Переходить их можно только несколько недель в году — в остальное время они закрыты. Вся местность, которую мы проходим, состоит из гор и отдельных речных долин и ущелий, совершенно друг от друга обособленных.

Мы двигаемся, по-видимому, самыми короткими путями, мои спутники очень спешат и не хотят проходить через населенные места. Только один раз мы проехали через какую-то деревню. Она состояла из двух и трехэтажных домов и была населена тоже чернокафтанниками. Мужчины ничем не отличались от моих спутников, женщины были одеты в грубые, греческого типа шерстяные туники, перетянутые у пояса шнуром с кистями красного цвета. На головах у них были четырехугольные черные шапочки. Они такого же крупного роста и в большинстве очень красивы — это блондинки с большими светлыми глазами.