Остров Крит был «царством морей». Отсюда вместе с кораблями и товарами во все земли перенесся обычай устраивать игры быков — в честь «Быка-Солнца».

В полуторадневном пути от Кносса находилась священная пещера, где содержались плясуньи-девы. Они были стройны, щуплы, сухопары, похожи на отроков, и поочередно танцевали перед разъяренным быком, пока кто-нибудь из них не был забодан рогами.

Теперь, тысячелетия спустя, когда в Чикаго сотни тысяч быков превращаются в консервы автоматически действующими, как заводные часы, аппаратами, в Кафиристане, на стадионе в Дире, женщины-амазонки ожидали быка.

Бык стоял, подняв морду к солнцу, ленивый, огромный, оглушенный шумом и ослепленный светом. Он повернулся было назад, отмахнулся хвостом от мух и заревел. Тотчас же одна из всадниц вынеслась стрелой мимо него, играя копьем, сверкая на солнце шлемом. Бык подался вперед, попытался боднуть лошадь, отстал и остановился. Тогда одна за другой начали проноситься мимо него всадницы. Они вертелись вокруг него на лошадях, подкалывали его сзади копьями и, когда он, разъяренный и свирепый, с глазами, налитыми кровью, в отчаянной попытке заколоть коня боднул землю и вонзил рога в песок, они снова рассыпались полукругом.

Тогда на арене появилась новая амазонка.

Солнце, очень большое и очень красное на фоне белоснежных горных вершин, заходило. Все окрасилось в цвет красной меди.

Неясные вдалеке контуры женщины на лошади приближались, росли, уточнялись и превратились в Бактриану на золотом жеребце. Она была одета так же, как и другие амазонки, то есть была почти голой, если не считать пояска и сандалий; но на ней был плащ алого цвета, развевавшийся по ветру, как знамя, и совсем особый шлем — из чистого золота с двумя вьющимися рогами, вокруг которых переплетались серебряные змеи. Ее левая рука натягивала поводья, в правой было копье; в прицепленном к седлу колчане находились еще несколько копий.

На полном карьере она остановила лошадь в двух шагах от быка. Жеребец присел на задние тоги. На губах его показалась пена, ноздри раздувались, он водил косым кровавым глазом. Бык тупо смотрел на коня, потом замычал и, наклонив голову к земле, наставив рога, побежал легкой рысцой к лошади.

Уверенным, сильным и спокойным движением рука Бактрианы метнула копье. Оно вначале пролетело прямо, как стрела, потом спустилось перпендикулярно вниз, вонзившись в спину быка на треть. Древко раскачивалось по воздуху вместе с бегом быка. Бактриана на коне понеслась в сторону. Бык бежал за ней, и струя крови чертила по песку следом за ним прямую линию. Конь несся, как ветер, пока всадница не повернула назад и не оказалась сзади быка. Тогда второе копье вонзилось рядом с первым. Так продолжалась игра, и уже шесть копий, образовавших целую изгородь, торчали в спине умирающего животного. Бык рухнул сразу, закачавшись, как качается подпиленный дуб за секунду перед падением.

Музыка, крики «шамиш», аплодисменты и рев толпы приветствовали всадницу, скакавшую мимо трибун. На одно мгновение я заметил ее лицо, блестевшие глаза, развевавшиеся полосы, голое тело с колыхавшимся над ним пурпуром плаща. Потом морда коня, покрытая пеной, вместе с тяжелым храпом и топотом копыт, унеслись от меня с ветром.

Наступили сумерки. Народ расползался темными пятнами во все стороны. Джаст болтал с каким-то кафиром, одетым в красную мантию. Я ехал молча.

Испытывали ли вы всю необычайность и непреоборимость желания видеть женщину? Дерево, куст, человек, тень от камня, встречавшиеся по пути, принимали облик Бактрианы. Дыхание, потребность пить и есть были неразрывно связаны с ощущением этой женщины.

О, яд любви, самый страшный, самый сильный из всех ядов, — ты уже растекался вместе с кровью по моим жилам!

Обладать, видеть сломленной эту женщину, покорной, покоренной желанием! Только это!

А кругом звенели песни. Праздная и веселая ночь покрывала грехи людей, души которых в темноте распускались, как цветы, отравляя воздух ароматом любви.

Я почувствовал вдруг избыток сил. Во мне родилась уверенность в победе. Я вонзил сразу шпоры в коня и помчался в темноте аллей, прислушиваясь к звуку мерно ударявших лошадиных копыт. Звезды смотрели прямо вниз, следя за моим бегом.

Мой дом светился огнями и в открытые двери видны были тени суетившихся людей. Мне пришлось ждать довольно долго, пока вышел слуга принять лошадь.

Стягивая перчатки, постегивая хлыстом по крагам и покачиваясь на усталых ногах, я медленно вошел в дом. Навстречу выбежала озабоченная Дизана.

— Царица Бактриана ожидает тебя в саду на крыше.

Я почувствовал ясно: чья-то рука схватила сердце и медленно стала сжимать его в кулаке. Оно билось реже, стуча и разрываясь в теле, отдаваясь гулким эхом в голове. Я был близок к обмороку, сознание меня покидало.

«Плохо, — подумал я, — сэр Артур, вы ведете себя, как влюбленный мальчишка».

Мне нужно было как-то освободиться от излишка наполнявшего меня волнения. Руками я стал сгибать хлыст. Камыш согнулся дугой. Я завязал из него петлю, он треснул, и я бросил его в сторону.

Поднимаясь по лестнице, вначале медленно, я в три прыжка очутился на пороге крыши.

В темноте сада ничего не было видно. Я спотыкался о кусты и деревья, протягивая вперед руки, как слепой.

У радиомачты, в будке, мелькал свет. Там горел светильник. Войдя в будку, я увидел Бактриану. Она внимательно разглядывала приборы. Ее четкий профиль, белеющий пробор в золоте волос и наклоненная фигура заставили меня остановиться. Я хотел сказать что-то и не мог. Потом мгновенное решение охватило меня, зажигая новым волнением.

Одним движением руки я сбросил плошку на пол. Горящее масло обожгло мне руку; фитиль, как светящийся червяк, мелькнул в воздухе и потух; медь зазвенела, ударяясь о пол. Я пошел в темноту, протянув вперед руки, пока не наткнулся на Бактриану. Тогда, схватив ее в объятия, я наклонил ее голову и впился в губы. Она вскрикнула от неожиданности, но, очевидно, я проявил в этот момент такую силу, что ее большое и могучее тело казалось гибким и безвольным.

Я не знаю, сколько прошло времени, может быть, минута, две. Я ясно чувствовал, что она отвечала на поцелуй, что ее охватила та же лихорадка любви с не меньшей силой, что нужно лишь одно мгновение, маленькое усилие, какой-то неучитываемый и неизмеряемый переход, чтобы она была моей.

Но в этот момент послышались шаги, крики и показался огонь факелов.

Бактриана сразу сильным движением отодвинула меня в сторону и выпрямилась, чуть-чуть пошатываясь и закрывая глаза рукой.

В дверях показалась Дизана. Глаза Бактрианы засветились огоньками уничтожающего гнева, на лице Дизаны было написано страдание, прозорливость влюбленной и ненависть к сопернице. Не было ни царицы, ни рабыни. Две женщины-самки стояли друг против друга.

Из группы стоявших за Дизаной людей выдвинулся Джаст. В руках его была тонкая трубочка свернутого пергамента, с которой свешивались печати.

Он подал ее с поклоном:

— Очень срочное письмо от Тринадцатого.

Бактриана схватила пергамент резким движением, печати полетели на пол. Видимо, гнева ее боялись, потому что все потупились. Джаст сделался бледнее обыкновенного. Он понял, что появился не вовремя.

Она пробежала глазами записку раз, потом еще раз и бросилась к выходу. Все поспешно последовали за ней.

Я остался один, чувствуя себя опустошенным, покинутым, почти неспособным дойти до постели.

Я знал, что кафиры легкомысленны. Еще Робертсон отметил, что у них не считается зазорным, если замужняя женщина изменит мужу с другим. Наоборот, для таких случаев существовала установленная законом плата в пользу мужа.