– Ты доставил мне удовольствие. Ты не похож на большинство моих клиентов, они слишком много пьют и становятся вялыми и дряблыми.

– Грех не воздать должное твоим прелестям.

Сути ласкал ее грудь, внимательно следя за ее реакцией; искушенные руки любовника заставили Сабабу испытать давно забытые ощущения.

– Ты писец?

– Скоро буду солдатом. Прежде, чем стать героем, мне захотелось сладостных приключений.

– Раз так, следует одарить тебя в полной мере.

Легкими прикосновениями губ и языка Сабабу вновь пробудила желание Сути. И снова одновременно они издали крик наивысшего наслаждения. Глядя друг другу в глаза, они пытались восстановить дыхание.

– Ты обольстил меня, козлик мой, ведь ты любишь любовь.

– Это самая прекрасная из всех иллюзий.

– Но ты-то вполне реальный человек.

– Как ты стала хозяйкой пивного дома?

– Из презрения к мнимой знати и важным особам с лживыми речами. Они, как и мы с тобой, повинуются голосу плоти и не могут противиться страсти. Если б ты только знал…

– Расскажи.

– Хочешь разузнать мои секреты?

– Почему бы и нет?

При всем своем опыте, при всем обилии встречавшихся ей мужских тел, красивых и безобразных, Сабабу не могла устоять перед ласками нового любовника. Он пробудил в ней желание отомстить миру, где она столько раз подвергалась унижению.

– Когда станешь героем, будешь меня сторониться?

– Отнюдь! Уверен, ты часто принимаешь известных людей.

– Что ж, это правда.

– Должно быть, это забавно…

Она приложила палец к губам молодого человека.

– Об этом знает лишь мой дневник. Только благодаря ему я могу оставаться безмятежной.

– Ты записываешь имена клиентов?

– Имена, привычки, признания.

– Так это настоящее сокровище!

– Если меня оставят в покое, я не стану пускать его в ход. А когда состарюсь, смогу перечитывать свои воспоминания.

Сути лег на нее.

– А я страшно любопытный. Ну назови хоть одно имя.

– Нельзя.

– Только мне, мне одному.

Он стал целовать ее соски. По всему ее телу пробежала дрожь.

– Имя, одно только имя.

– Ладно, назову тебе один образец добродетели. Стоит мне рассказать о его пороках, и его карьере конец.

– Как его зовут?

– Пазаир.

Сути отстранился от своей пленительной любовницы.

– Какое поручение тебе дали?

– Распространять слухи.

– Ты его знаешь?

– В глаза не видела.

– Ты ошибаешься.

– Да как…

– Пазаир – мой лучший друг. Сегодня он просидел у тебя весь вечер и думал только о женщине, в которую влюблен, и о деле, которое распутывает. Кто велел тебе очернить его?

Сабабу промолчала.

– Пазаир – судья, – продолжал Сути, – самый честный из всех судей. Не надо на него клеветать; ты и так достаточно сильна, тебя никто не тронет.

– Ничего тебе не обещаю.

Сидя бок о бок на берегу Нила, Пазаир и Сути встречали рождение дня. Обновленное солнце восторжествовало над мраком и чудовищным змеем, пытавшимся уничтожить его во время ночного путешествия, и взошло над пустыней, окрасив багрянцем речные воды и приведя в буйный восторг нильских рыб.

– Скажи, Пазаир, ты серьезный судья?

– Ты хочешь в чем-то меня упрекнуть?

– Знаешь, у судьи, предающегося распутству, может помутиться разум.

– Ты сам затащил меня в этот пивной дом. Пока ты там забавлялся, я думал о работе.

– Скорее, о возлюбленной, не так ли?

Река искрилась. Кровавые краски зари меркли, уступая место золоту раннего утра.

– Сколько раз ты приходил в этот приют запретных страстей?

– Ты пьян, Сути.

– Так ты никогда не встречал Сабабу?

– Никогда.

– А она была готова поведать любому, кто захочет слушать, что ты – один из лучших ее клиентов.

Пазаир побледнел. И даже не столько из-за безвозвратной утраты репутации судьи, сколько из-за того, что подумает Нефрет.

– Ее подкупили!

– Правильно.

– Кто?

– Мы так здорово предавались любви, что она прониклась ко мне нежностью. И рассказала, что ее втянули в интригу, но кто именно – умолчала. Но, по-моему, догадаться нетрудно – это обычные методы верховного стража Монтумеса.

– Я буду защищаться.

– Не стоит. Я уговорил ее молчать.

– Очнись, Сути. При первом же удобном случае она предаст и тебя, и меня.

– Не уверен. У этой женщины своя мораль.

– Позволь усомниться в твоих словах.

– При определенных обстоятельствах женщина не врет.

– И все-таки я хочу с ней поговорить.

Незадолго до полудня судья Пазаир подошел к дверям пивного дома в сопровождении Кема и павиана. Юная нубийка в ужасе забилась под подушки, ее менее пугливая подруга осмелилась выйти навстречу судье.

– Я бы хотел увидеть хозяйку.

– Я просто здесь работаю, и…

– Где госпожа Сабабу? Не лгите. Лжесвидетельство приведет вас в тюрьму.

– Если я признаюсь, она меня побьет.

– А если будете молчать, я предъявлю вам обвинение в препятствовании правосудию.

– Я ничего плохого не сделала!

– А вас пока никто и не обвиняет, скажите мне правду.

– Она уехала в Фивы.

– Куда именно?

– Не знаю.

– Когда вернется?

– Не знаю.

Итак, проститутка предпочла сбежать.

Отныне при малейшем неверном шаге судью будет подстерегать опасность. За его спиной строились козни. Кто-то, скорее всего Монтумес, заплатил Сабабу, чтобы запятнать его репутацию. Перед лицом серьезной угрозы проститутка не преминет его ославить. Своим временным спасением он обязан исключительно мужскому обаянию Сути и его искушенности в любовных утехах.

Иной раз, подумал Пазаир, распутство, может быть, и не заслуживает безоговорочного осуждения.

После долгих размышлений верховный страж принял решение, чреватое непредсказуемыми последствиями: попросить визиря Баги о частной встрече. Он страшно нервничал и несколько раз прорепетировал свое заявление перед медным зеркалом, чтобы проследить за выражением лица. Как и любой другой, он знал, насколько непреклонен верховный сановник Египта. Скупой на слова, Баги терпеть не мог терять время. Должность обязывала его выслушать любую жалобу, откуда бы она ни поступила, но при условии, что она обоснованна. Всякий, кто стал бы попусту докучать ему, искажать факты или лгать, горько пожалел бы об этом. Перед лицом визиря следовало взвешивать каждое слово, каждый жест.

Монтумес отправился во дворец ближе к полудню. В семь часов Баги беседовал с царем; потом он отдавал распоряжения своим ближайшим помощникам и знакомился с отчетами из провинций. Затем начинались обычные ежедневные приемные часы, когда он разбирал многочисленные дела, с которыми не справились местные суды. Перед тем как наскоро отобедать и снова приступить к работе, визирь соглашался уделить немного времени для частной беседы, если того требовал неотложный характер дела.

Он принял верховного стража в своей конторе, скудность обстановки которой никак не напоминала о его высокой должности: стул со спинкой, циновка, сундуки и ящички для свитков. Можно было бы принять Баги за простого писца, если бы не его длинная туника из толстой материи, оставлявшая открытыми только плечи. На шее визиря висело огромное медное сердце, символизировавшее его неистощимую готовность выслушивать жалобы и сетования.

Высокий, сутулый, с длинным лицом, большим носом, вьющимися волосами и голубыми глазами, шестидесятилетний визирь Баги не отличался атлетическим телосложением. Он никогда не занимался спортом, его кожа боялась солнечных лучей. Утонченные руки с длинными пальцами были явно знакомы с кистью художника; некогда он был ремесленником, потом наставником юных писцов, потом – специалистом-землемером. Вот тогда-то и проявилась его беспримерная строгость. Баги заметили во дворце и назначили главным землемером, затем старшим судьей провинции Мемфиса, старшим судьей царского портика и, наконец, визирем. Многие царедворцы тщетно пытались поймать его на каком-нибудь промахе; внушая страх и уважение, Баги занял достойное место среди великих визирей, со времен Имхотепа надежно удерживающих Египет на праведном пути. И пусть не всем приходилась по вкусу суровость некоторых его приговоров и неукоснительность их исполнения, однако никто не ставил под сомнение их обоснованность.