— Милый, — проворковала она.

— Пошла вон, — ответил и ещё глоток из бокала сделал.

Лёд в виски уже почти растаял, алкоголь приятно холодил разгоряченное нутро. Лика плечами пожала, но не ушла. Шагнула ближе, одно движение, и блядское её платье с шелестом упало на пол. Под ним ничего, даже чулков и то нет. Только дареное мною колье в ложбинке груди и все. Голой задницей на стол уселась, одну ногу закинула на спинку моего кресла. Я на неё смотрю — хороша, чертовка. И в постели неуемна, за это и держал. Тонкие щиколотки, точеные бедра, на лобке аккуратная полоска вниз ведет.

— Когда у тебя последний раз был секс? — улыбнулась Лика. — Проблемы проблемами, но зачем отказывать себе в удовольствиях?

Соскользнула вниз, на колени встала, потянулась к пряжке моего ремня. У меня непроизвольная эрекция, она почувствовала её, потеревшись щекой о ширинку. В глазах мелькнуло самодовольство, а мне гадко стало.

Вдруг вспомнил Белоснежку в нашу первую ночь. Она девственницей была. Сама боится, больно ей, на глазах слезы блестят, а сама мою голову к груди своей прижимает, и так тихо вздыхает, что мурашки по коже, ни с какими показными стонами и не сравнится.

— Пошла вон, — повторил я, впрочем, беззлобно.

Я не умел злиться на баб. Баба она баба и есть, что с неё взять? По иронии судьбы до бешенства меня могла довести только одна из них, самая нежная и невинная. Белоснежка.

— Да брось, Шерхан, — протянула Лика. — Она же беременная была. Корова. Вы трахались? Пусть да, я прощу, мы с тобой столько уже всего вместе пережили. Но сейчас? Из неё ребёнок вылез, Шерхан. Наверное, её влагалище сейчас больше ведро напоминает по ширине…

Я вперёд наклонился, к самому её лицу. У неё снова торжество блестит в глазах, а меня подташнивает, и не от алкоголя, а от мерзости. Взял её за лицо, сжал так, что смялись под моими пальцами щеки, скривился алый рот, показался ровный ряд блестящих, идеально белых зубов.

— Ещё раз про мою женщину такое скажешь, — прошептал я. — Я тебе язык вырву. Уяснила? А теперь топай, нахер, отсюда.

Толкнул. Упала назад, на пол задницей. Падая, ноги раскинуть не забыла, видимо, рассчитывает, что алкоголь, воздержание и адреналин все же сделают свое дело и с собой я не справлюсь.

— Милый…

— Совсем топай, — пояснил я. — Со всеми манатками. Ты уволена.

Нажал кнопку вызова охраны — возиться самому с ней не хотелось. Увели, я ещё слышал крики и проклятия из коридора. Похер. Выкинул её из своей жизни, и как будто легче стало.

Немного мутило. Прилёг на диван. Сколько разных баб на нем перетрахал, думаю, не счесть. А кажется, что пропахло Лизой все, только её запах в голове, только его и помню, яблоками зелёными, детским мыло, и женщиной, от которой мысли кругом…

Проснулся ближе к пяти утра совершенно разбитый. Принял душ, сменил рубашку — в ресторане все было. В коридорах и залах тихо, кроме охраны никого. А я вдруг понял, что никуда не хочу, ничего этого не нужно, не интересно. А манит и тянет меня лишь туда, где две девочки мои.

Сел в машину и поехал. Заспанный сторож долго не хотел меня пускать. Я мог бы в морду дать ему и пройти, но, во-первых, тот меня на лет тридцать старше, а уважение к старшим никто не отменял, во-вторых, он моих девочек охраняет, ему положено быть дотошным, его миссия очень важна. Наконец, позвонил руководителю одного из отделений, разбудил того, уточнил. А я денег раздал всем, кому только можно было, я здесь персона уже известная.

— Шарханов? — услышал я в трубке заспанный голос. — Да пусти его, все равно не отстанет… В реанимацию нам новое оборудование обещал. Бахилы пусть наденет…

Бахилы я надел. Тихонько, чтобы не шуметь поднялся на Лизки этаж. Роддом просыпается только, где-то слышны шаркающие шаги в тапках, где-то посуда гремит. Белоснежка моя спит, до подъёма ещё время есть. Будить — жалко. В окно фонарь светит, сижу, любуюсь ею. Лицо тонкое, красивое, волосы только зря постригла, дуреха. Ничего, не зубы же, отрастут… Сморщилась во сне, зубы стиснула, наверное снится перенесенная недавно боль, а быть может и до сих пор мучает, все же Лика права — ребёнок вылез, это вам не шутки. Я бы все сейчас отдал, чтобы её боль себе забрать, мне похер, я привыкший, а она вон какая нежная, как принцесса.

— Спи спокойно, — шепнул я. — Я рядом.

Её дыхание и правда выровнялось, словно услышала, поняла. Я сгорбился на неудобном стуле и сам не заметил, как уснул тоже. Проснулся из-за того, что больница полна шума — тележка гремит по коридору, где-то младенец орёт и тошно, а Белоснежка на меня смотрит и улыбается.

— Сумасшедший, — и головой покачала. — Там младенцев начали развозить на первое кормление. Нашу отдельно принесут, ненадолго.

И мне так приятно вдруг стало, что она сказала — нашу. За руку её взял, молчу. Дверь открылась минут через десять, принесли родной наш кулечек. Медсестра при виде меня вздохнула, но ворчать не стала.

— Мне дай, — попросил я у Лизы. — Пожалуйста. Мне уже почти не страшно её держать. Ну, когда не плачет.

Она не плакала. Проснуться до конца не могла, то приоткроет глаза, пощурится на лампу, вздохнёт тихонько, снова закроет. Потом силенок наберётся, снова пытается проснуться. Смешная такая.

— Принцесса папина, — сказал я дочке. — Запоминай давай мой голос.

Она снова вздохнула тихонько и затихла. Я ещё подумал — уснула. А ещё — ну, как такая соня-то сиську сосать будет? Я не понял, не успел понять. Я такого удара от судьбы не ожидал, не в тот волшебный идиллический момент, да, блядь, никогда!

Поняла все Лиза. Сразу, видимо, материнское чутье. Отшатнулась от меня, словно я монстр.

— Она не дышит, Имран! — воскликнула Лиза. — Что ты наделал?!

Дальше счёт на секунды. Я в коридор бросился, дорогу до реанимации знаю. Но даже тогда, когда боялся, как никогда в жизни, понимал, что эти её последние слова мной никогда уже не забудутся, как бы этот день не закончился.

Лиза

Кажется, мое сердце перестало биться ровно в тот момент, когда я увидела сереющее лицо своей дочки в руках Имрана.

Так страшно мне не было ещё, я только сейчас это поняла. Все, что раньше было, — ерунда, когда твой ребенок перестает дышать.

Дикое отчаяние накатывало волнами.

Когда врачи выгнали нас из реанимации, не давая никаких прогнозов, вообще не говоря ни слова, мы остались с Имраном вдвоем в длинном, пустом коридоре. Так близко, только между нами в этот момент пропасть разверзлась целая, не перейти, не перепрыгнуть. Я смотрела на широкую спину Шерхана, стоявшего перед дверями реанимации и думала. Почему все дорогое мне, к чему он прикасался, должно умирать?

Он был как жестокий царь Мидас, только прикосновения его обращали вовсе не в золото. Я надеялась, что на Иман его проклятие не сработает.

И кажется, зря.

Меня трясло, как на холоде, то и дело в реанимацию забегали врачи, но я не слышала оттуда ни звука, ни одного обнадеживающего звука. Тишина давила на уши.

Как же мне хотелось услышать крик Иман, Господи… Хоть слабый писк, чтобы понять: моя дочь жива. Но секунды текли медленно, складываясь в минуты, а новостей не было. Ни плохих, ни хороших.

— Идите в палату, — сказала медсестра, проходя мимо, — ждите там.

— Что с дочкой? — я бросилась за ней, вцепилась в руку, заглядывая в лицо с надеждой.

— В палату идите, — повторила она устало и руку свою забрала.

Я прижалась к холодной стене лопатками и скользнула по ней вниз. Ноги не держали.

Подтянула колени поближе и прикусила руку. До крови. Чтобы не заорать от отчаяния.

Медсестра вернулась обратно, уже не одна, с высоким мужчиной в белой одежде, на нас не посмотрела.

Пожалуйста, Иман, живи. Ты же сильная, ты девочка, ты должна справиться со всем.

Подошла к дверям, отделяющим нас от реанимации, лицом прижалась, заглядывая внутрь.