Оставшись в одиночестве, ученый вернулся к открытому окну. Его охватила весенняя лихорадка. Работа, приборы, заспиртованные образцы казались оскорблением природы. Он с удовольствием подставил лицо под теплое дыхание ветерка, созерцая искрящуюся голубизну и серебро бухты. Воспоминания о прожитых годах насыщенной жизни свободно скользили в его сознании, мысли уносились в будущее, обещавшее немало великих свершений…

Со школьных лет он был одержим мечтой обнаружить сокрытый источник жизни и раскрыть его тайну. Создать жизнь или хотя бы контролировать и направлять жизнь уже созданную — вот в чем состояла величайшая задача. Позднее, систематически изучая биологию, он осознал полную безнадежность прямого наступления. Не тратя время зря, он направил свои усилия на предметы поскромнее, надеясь — если повезет — атаковать с фланга. Лейн рассудил, что полноценное создание живого организма искусственным путем, вероятно, на века опережает возможности науки, а его способности были слишком велики, и их жаль было тратить на неразрешимые загадки. Если в ходе прилежного изучения проблем меньшего масштаба откроется путь к цели, тем лучше; но исследования не должны быть бесплодными, они обязаны приносить человечеству пользу, искоренять боль и несчастья. Нет, он не растратит свой дар на поиски невозможного.

Путь его был на первых порах труден и извилист. В школе и колледже бедность заставляла Лейна тяжело трудиться: он рано сделался умен не по летам. С абсолютной ясностью он понял, что свобода от денежных затруднений является первым условием истинно творческого научного труда. Призрак бедности постоянно преследовал его. не позволяя сосредоточиться на какой-либо по-настоящему важной теме. Поэтому на второй год учебы в колледже он решил на время отказаться от своих мечтаний и начать делать деньги. К немалому огорчению своих наставников, он внезапно оставил медицину и ринулся в геологию.

Новый предмет увлек его. Многое в геологии касалось если не сегодняшней жизни, то истории жизни в прошлом. Он вложил все свои таланты и энергию в учебу, досконально изучил строение угольных и нефтеносных формаций и с легкостью получил на выпускных экзаменах высшие баллы на курсе.

Ему исполнилось двадцать лет. На следующий день после окончания колледжа он нанялся помощником кочегара на пароход, отплывавший в Китай. Прибыв туда и не зная ни слова по-китайски, Лейн смело направился во внутренние области страны.

Дальнейшая карьера Лейна считалась в горной инженерии одной из классических. Восемнадцать месяцев спустя он обнаружил богатейший в исто-рин угледобычи антрацитовый пласт. Более того, ему удалось заключить с правительством Китая определенные концессионные соглашения, благодаря которым он вполне мог стать одним из сотни самых состоятельных белых людей на планете. Ему требовалось лишь оставаться в Китае и развивать дело. Деньги текли бы к нему буквально рекой.

И тогда-то Лейн показал, из какого был слеплен теста. Не желая превращаться в машину для добывания денег, он передал все свои права британской компании. Не прошло и шести недель, как он уступил свою долю за десять миллионов долларов наличными. Обыкновенная деловая смекалка могла бы принести ему в будущем до сотни миллионов. Но он не мог позволить себе тратить время на зарабатывание денег. Лучшие годы жизни протекали сквозь пальцы, а он все еще был недостаточно образован для намеченной работы.

Болтаясь в Шанхае в ожидании подписания сделки, он познакомился с англичанкой, ставшей его женой и на протяжении восьми лет составлявшей его безупречное семейное счастье.

Лейн вложил свои средства в государственные ценные бумаги, забыл и думать о них и уехал с женой в Вену, где завершил медицинское образование. После он оставил жену и малютку-дочь у своей матери и взял годичный отпуск, который провел с полудюжиной друзей на охоте за окаменелостями в южных областях Патагонии.

Окаменелости вновь пробудили в нем интерес к чистой биологии. Вернувшись к цивилизации, он опять отправился с женой в Европу. Здесь он два года проходил практику в лучших центрах биологических исследований. В двадцать семь лет, по возвращении в Америку, он почувствовал, что наконец готов к полезному труду.

Решительно отставив в сторону фантастические надежды на открытие источника жизни, он сконцентрировал усилия на сложных вопросах развития клеток. Постепенно и естественно Лейн перешел к исследованию раковых заболеваний, чем и занимался последние лет десять. Он мало что публиковал, но многое познал, пусть и в отрицательном смысле. Где-то в подсознании, в глубине души он никогда не забывал о главной загадке. В теоретических и экспериментальных исследованиях он не упускал ни единого шанса последовать за малейшей подсказкой. Эти экскурсии в неизведанные области иногда стоили ему многих недель драгоценного времени. Но он никогда не жалел о них: и наименее плодотворные боковые тропы обычно приводили к двум-трем достоверным и ценным фактам.

С исключительной беспристрастностью Лейн отгораживался от любых спекулятивных теорий. Он не следовал ни за Дришем, ни за Лёбом[1]. Одна партия философствовала, не экспериментируя, другая слепо погрузилась в бессмысленные эксперименты и удовлетворялась смутными отсылками к электричеству как возможному источнику жизни. Глубокомысленные и интригующие технические термины, подобные «полярности» или «гелиотропизму», оставляли его равнодушным: с поверхностной точки зрения, они как будто объясняли многие явления, но на самом деле не объясняли ничего, указывая лишь на пристрастие их авторов к тем или иным пышным названиям. Может, это и был первый шаг, но не более. Учитывая быструю смену веяний моды в науке и приток гениальных умов в биологию, вполне возможно, что лет через десять «полярность» заменит какой-нибудь новый и такой же неопределенный фетиш. Покамест же он, Лейн, будет сохранять нейтралитет.

Дверь тихо приоткрылась и в кабинете снова появилась Эдит.

— О, ты не занят, — сказала она. — Тогда я его приведу.

— Кого?

Но Эдит уже исчезла. Вскоре она вернулась и ввела в кабинет седобородого незнакомца, смахивавшего на моряка. Тот нёс под мышкой просмоленный ящичек длиной около четырех футов, шириной и высотой в десять дюймов.

— Это капитан Андерсон, — сказала Эдит. — Он настойчиво просил позволить ему самому показать тебе находку.

— Рад знакомству, капитан, — сказал доктор, шагнув вперед и пожав руку гостя. — Не желаете ли присесть?

— Сперва посмотрите улов.

Капитан Андерсон извлек громадный складной нож и принялся методично поддевать им крышку ящика. На стол и на пол посыпались кристаллы каменной соли. Но беспорядок, казалось, ничуть не смутил капитана. Как видно, он свято верил в успокоительное действие своего засоленного чудовища, чем бы оно ни было.

Наконец крышка была снята: ровный слой соли так и манил к себе сложенную горстью ладонь. Капитан использовал обе руки. Затем, наклонившись, он поднял мертвого монстра за то, что служило существу шеей, энергично потряс его, стряхивая прилипшие кристаллы соли, и самодовольно осведомился:

— Ну разве не красавчик?

Эдит, привыкшая к виду самых разнообразных уродцев природы, невольно ахнула и не сумела подавить дрожь отвращения. Лейн глядел, как зачарованный.

— Господи Боже! — воскликнул он. — Что это? Птица или рептилия?

Доктор и Эдит замерли перед засушенным чудовищем капитана Андерсона. Удивительное безобразие организма, не похожего ни на одно известное науке животное, приковало их к месту и наполнило каким-то извращенным восхищением. Не птица, не рептилия и не рыба. Невероятный гибрид всех их вместе. Змеевидное, покрытое плотными чешуйками тело никак не соответствовало крыльям с короткими щетинистыми перьями, напоминавшим крылья летучей мыши; громадный клюв с ороговевшими губами, обнажавшими в яростной гримасе острые желтые зубы, отрицал всякую принадлежность монстра к птицам. К сморщенным бокам прижимались две ящероподобные лапы с уродливыми когтями; с одной из них все еще свисала высохшая кожа последней рыбы, съеденной неведомым существом.