Несколько секунд я продолжаю судорожно искать взглядом гигантского монстра рядом или за спиной моего бывшего любовника, совершенно не анализируя, что боюсь за него едва ли не больше, чем за себя. Но чудовища нигде нет, и реальность накрывает со всей беспощадностью. И снова это двойственное состояние сознания, которое стало уже постоянным спутником всех моих взаимодействий с этим мужчиной. Что-то, какая-то глубинная, наделенная первобытной интуицией часть меня прекрасно осознает, чему я стала свидетельницей, и смертельно напугана, но при этом и до удушья возбуждена и заворожена мистической значимостью момента откровения. Другая — рациональная — отказывается знать, точнее, признавать и пытается выстроить стену из отрицания и даже отвращения, упрямо цепляясь за привычную природу и логику вещей и выискивая опору для отторжения очевидного.

В планы Григория не входит предоставление мне времени для полного понимания, потому как оно нужно ему для очередных нападок на меня.

— Считаешь меня совсем тупым животным, голем, если надеешься, что это сработает? — презрительно кривит он губы.

Вообще-то я еще в полной прострации, и единственное четкое ощущение — что мое здравомыслие и способность еще хоть как-то себя контролировать висит на тончайшем, натянутом до предела волоске. Но, видимо, успела опять неизвестно в чем провиниться.

— Сработает что? По-твоему, этот зверь напал из-за меня? — недоуменно смотрю я на пылающего гневом Григория.

— При чем тут ноггл? — Григорий дергает головой, будто речь не о чудовище размером с призового быка, а о назойливом насекомом. — Твоя очередная попытка соблазнить меня просто смехотворна!

Да что, черт возьми, не так с головой у этого мужика?

— Соблазнить?! — не в силах больше сдерживаться кричу я, потому что внутри что-то с пронзительным звоном лопнуло. — Да о чем ты говоришь? Какая женщина в своем уме, еще не придя в себя от нападения жуткой твари, захочет соблазнять психа, который только и делает, что нападает на нее, причиняет боль, оскорбляет, лишил свободы, да к тому же вообще не человек.

Лицо Григория искажается на долю секунды, как от боли, отчего шрам становится как будто многократно глубже и больше, а потом он оскаливается, действительно по-звериному, но, наверное, запасы моего страха временно истощены, потому что я отказываюсь даже опустить глаза.

— Женщина, может, и не захочет. Но ты — коварный и вероломный голем, желающий сохранить свою жизнь любой ценой! — он швыряется в меня словами, явно стремясь нанести максимальный ущерб, но у него ничего не выходит.

— По-прежнему понятия не имею, что значит это проклятое слово, и не считаю постыдным желание выжить несмотря ни на что! И кем бы там, по-твоему, я ни была в твоих извращенных фантазиях и чего бы ни добивалась, секс с тобой точно не является моим приоритетом! Я тебя не хочу и не захочу даже сто лет спустя!

Если я думала, что мужчина не может выглядеть более злым, то точно ошиблась. Даже воздух начинает густеть и искрить от гнева, источаемого каждой порой огромного тела напротив.

— Это только подтверждает мою уверенность, что вся та податливость раньше и запах возбуждения всего лишь ловушка, дурман, на который я попался однажды. Но ты зря истекаешь влагой, голем, это больше не действует на меня!

В глубине сознания снова взвывает тревожная сирена, предупреждающая меня прикусить язык. Ведь, если подумать, меня только радовать должна потеря интереса ко мне, но тут мой взгляд совершенно неудачно опускается на пах Григория, и наружу вырывается огрызающаяся до последнего стерва вместо столь нужной сейчас смиренно молчащей овцы.

— О, прекрасно! — выкрикивая я ему в лицо, сжимая кулаки. — Значит, твой стояк вызвала эта бешеная зверюга, и он не имеет ко мне никакого отношения, чему я несказанно рада! Ты — последнее существо в этом мире, которому я бы позволила до меня дотрагиваться!

— В самом деле? — Из-за низкого вибрирующего рыка вопрос вышел почти неразборчивым. Григорий подался ко мне еще ближе, так что наши лица почти соприкасались, и мое дыхание стало поверхностным, потому что его энергетика буквально расплющила меня о ствол дерева, выжимая до капли воздух, хотя он нигде не коснулся меня. Показалось даже, что я отчетливо слышу, как мои ребра с отвратительным хрустом ломаются одно за одним, не выдерживая этого напора, протыкая насквозь легкие и заставляя их истекать кровью. Я попыталась закричать, но могла лишь безмолвно открывать рот, подобно умирающей рыбе.

— Деспот, нам восстановить лагерь на прежнем месте, или ты предпочтешь другое? — ворвался в убивающее меня пространство равнодушный голос Алево, и неумолимый пресс исчез, когда Григорий резко повернул голову в его сторону, снова свирепо оскаливаясь, будто только что вспомнил, что мы не одни.

Выражение лица его разительно изменилось. Казалось, его раскаленное бешенство кто-то выключил по щелчку пальцев. Пару секунд он казался убийственно спокойным, ровно до того момента как ухмыльнулся так зловеще, что все остатки моей злой отчаянной отваги, выжившие под смертоносным давлением, испарилась мгновенно, а нутро мелко затряслось от дурного предчувствия. Не знаю уж почему, но взбешенный Григорий пугал меня меньше, чем вот такой как сейчас.

— Мне глубоко плевать на твои желания, голем, но не могу же я допустить, чтобы твои усилия снискать хоть чью-то благосклонность пропали даром.

Он поднялся, явно нисколько не переживая о своей наготе, и пошел в сторону безмолвно стоящих остальных мужчин.

— Возьмите ее, — бросил он, небрежно проходя мимо них. — Делайте, что хотите, но не калечьте, не истощайте. Она должна завтра идти.

— Что? — От понимания и хищных улыбок, расползшихся на лицах рыжего и красавчика, меня прошило разрядом чистого ужаса. — Ты не посмеешь! Ублюдок!

Рыжий оказался рядом мгновенно и схватил меня за волосы, вздергивая на ноги.

— Не смей так говорить с деспотом, ничтожная тварь! — зашипел он мне в лицо.

Но я вывернулась в его захвате, наплевав на боль.

— Ты обещал мне, что никто меня не коснется без моего желания, — заорала я вслед исчезающему в темноте Григорию, и он остановился, впрочем, не оглядываясь.

— Слово, данное человеческой женщине, недействительно относительно голема, — небрежно бросил он и шагнул дальше.

— Слово, данное мужчиной, не должно иметь обратной силы, не важно, кому оно дано! — слезы отчаяния уже рвались наружу, вот только я прекрасно понимала, что никого они не разжалобят.

— Да ладно, голем, расслабься! — насмешливо похотливо пробормотал красавчик у самого моего уха, а ведь как он подошел, я даже не заметила, сосредоточенная на Григории. — Тебе понравится, обещаю. Со мной уж точно.

Он бесстыдно прижался к моему боку и потерся уже твердым членом о бедро, очень нежно обхватывая пальцами мой подбородок в противовес грубому захвату рыжего. И это почти ласковое касание снова спустило с поводка мою отчаянную злость. Я отказываюсь плакать, умолять и показывать, до какой степени это унижает и разрушает меня.

— Если уж отдал меня на потеху своим друзьям, то почему не останешься посмотреть на шоу, Гриша?! — прокричала я в темноту, в которой он уже исчез, но знаю, не мог не слышать. — Знаменательное событие, мое первое групповое изнасилование!

— Нашла чем удивить деспота, — презрительно фыркнул сзади рыжий и, дернув ворот моей блузки, больно вонзил зубы в кожу над ключицей.

— Через пару минут ты станешь извиваться и умолять нас продолжить, милая, — мягкий чувственный шепот красавчика воспринимался еще более изощренным издевательством, чем грубость рыжего. — Какое же тут изнасилование, если ты будешь наслаждаться как никогда в жизни.

Я закусила губу и закрыла глаза, признавая поражение и стараясь уйти в себя. Кто-то написал, что человек способен выдержать что угодно. И я собираюсь это сделать и не позволю уничтожить меня. Я смогу.