— Мостик!

Было неожиданно! Мы с Серегой, вздрогнув, переглянулись. «Отвечает Александр Друзь!».

— Да, Паш!

— Я на камбузе, не спится что-то. Решил вот попиздапарить. Борщ будете? Баночный, правда, но я его облагорожу…

Зачетное предложение! Возражающих не было.

— Тогда…

Пашка побормотал что-то в сторону. Через минуту вернулся на связь.

— Через полчасика кто-нибудь спуститесь — я за раз всё не унесу.

Минут через сорок на службу было положено. Ну или покладено — кому как нравится. В исполнении Пашки борщ превратился в «мечту первогодка»: багровая гуща, щедро приправленная говяжьей тушенкой… Вместо сметаны выступало консервированное молоко, заедалась эта вкуснотень сухарями. Отказников не было, звон ложек вполне конкурировал с колоколом громкого боя. Трехлитровый объем уговорили минут за десять.

Я свою порцию смел первым и, борясь с логически оправданным нежеланием двигаться, сходил за чаем. Один, что, подмогу ждать? Чайник, три кружки и пара банок сгущенки — принес, не надорвался. Щёрбали, довольно щурясь на демонстрируемый во все стороны видовый фильм «Опять море». Серега дохлебал и поднялся.

— Родь, принимай командование.

В двух словах объяснив, куда ехать и чего бояться, он ушел спать. Мы с Пашкой остались вдвоем. Я пялился вперед, борясь со сном, выспавшийся Пашка изображал «во-все-стороны-смотрящего», периодически обозревая окрестности то с правого, то с левого крыла мостика. С посудой я отважно пообещал было разобраться лично, но «подвахтенный» напрочь эту идею отмел, справившись сам.

Я плавно соскальзывал в дремоту, не в силах ей противостоять. А тут ещё качка на грани укачивания… Всё испортила просто ахренительная туша, всплывшая метрах в ста впереди и издавшая звук трубного высмаркивания над ухом! Сна как не бывало! Я сразу сделал кучу дел. Во-первых, не обгадился. Во-вторых, ударил по кнопке ревуна, о чем давно мечтал, но стеснялся сделать. И в-третьих, поддав газу, начал крутой отворот влево, в сторону хвоста этой страшилы. Пашка с крыла наблюдал за кормой, периодически кидая на меня взгляды, полные ужаса и восторга. С отвечал ему столь же простыми и нежными взорами.

— Бля-я-я! Ведь только заснул! Что тут?

Я кивнул на Пашку, Пашка протянул руку уже за корму и произнес: «Там… сзади…». Серега даже выходить не стал — сразу присел и оживил пульт управления «акашками».

— Ох! Догоняет! Прямо держи!

Я, пытаясь одновременно и «на дорогу» смотреть, и в «телевизор» пялиться, боролся с разбеганием глаз… Три несильно громких очереди, радостный вопль Пашки… У него, вернувшегося с левого крыла, в руках образовалась фляжка. Из моей, задержавшейся на мостике, кружки по очереди выпили по писят грамм под тост «За Победу!».

— Я пошел досыпать. На курс вернись пожалуйста.

Серега ушел, а Пашка в красках начал расписывать, как «этой уёбе башку разнесли». А мне, грустному, припомнилось, как мама в анекдоте допрашивала дочек — близняшек:

И отчего-то вспомнились батины рассказы о китовой тушенке, которую ему довелось попробовать. Блин, а что родителям про меня наплетут?

Когда спустя часа четыре в дверях показался Серега с кастрюлей, я думал — всё, ща умру. Глаза слипались неимоверно, даже думал забить на хавчик… Сдуру изнасиловал себя и пожрал гречи с тушенкой. Поначалу легче не стало, однако, когда, пожелав ребятам спокойной вахты, я добрался до коечки, настоятельная необходимость в сне пропала. Лежал как дебил, размышляя под гул и плеск о всяком разном. Проваливался периодически, не без этого, в какую-то дрему, но это не сон был, а ерунда. Промучавшись таким образом почти всё время отдыха, выматерился про себя и пошел заниматься насущным. Умылся, оделся и отправился на камбуз: взбрело в голову оладушков напечь.

Судя по жадным блестящим глазам ребят, запахи уже давно добрались до мостика. Я особо не мудрствовал — оладьи влезли в один термос, туда же поместились две банки сгущенки. Во втором термосе плескался крепкий чай. С тестом я, правда, промахнулся, но в лучшую сторону — всё не съели… Серега уселся за пульт управления, а мы с Пашкой поволокли посуду на камбуз, оставив его лениво пожевывать оставшиеся оладьи.

На камбузе мы расстались. Пашка отправился спать, а я занялся приборкой. Не то чтоб я был таким чистюлей, но высокий смысл пословицы «насрал — убери!» мама с папой, проявив редкое единодушие, вбили добрым словом в голову и волшебными тычками куда попало с младых ногтей. Бабушки и дед, пока живы были, стояли на их стороне… Не было у меня детства в этом плане!

Наведя, с мужской точки зрения, порядок, я вернулся на мостик.

— Родь! Ты чего в оладьи натолкал?

«Бравый капитан» лоснился, держа в одной руке оладью, в другой — банку со сгущенкой. Я заглянул в термос — уровень оладушков существенно понизился с момента моего ухода.

— В смысле?

— Я жру и остановиться не могу… Кстати, по моим засекам здесь сутки длятся часов тридцать.

«Заебися пахнет пися, если год её не мыть!» — по новой понеслись мысли о покинутости, одиночестве и зажопье…

— Не скисай только. Главное — не киснуть. Люди в большие переплеты попадали!

— И чо? Мне легче от этого должно стать?

— Верить надо обязательно.

— Во что, Серег? В высший разум? Божью волю или его же попущение?

— В то, что выкарабкаемся! Вспомни того же Робинзона! А полярники? Челюскинцы? Да тех же ребят, которых на барже носило![7] Они ремни жрали — но спасли же их?

— Не всех…

— Вот поэтому я и говорю — надеяться на лучшее надо. Руки опустим — сами не заметим, как сопьемся или утонем.

— Да знаю я. И верю. Хотя больше интересно — а что дальше?

«Советую переменить тему!» — заявила тётка Чарлея…

— Слушай, Серег! У меня тут мысля… Одним хамским нарушением распорядка больше, я думаю, не страшно… Давай тюфячок какой-никакой здесь организуем!

Серега задумался, аж жевать перестал. Застыл, как полухомяк какой-то. Потом, покраснев, с усилием проглотил, отдышался и, отхлебнув чаю, вернулся в реальность.

— Не, фигня получится. И так бардак процветает!

— Ну сам прикинь — я сейчас бодрый и свежий, а тебе так в глаза сладким молочком набрызгало, что мама не горюй! Прилег бы на полчасика, переварил — всё ж легче…

Нешуточная внутренняя борьба отразилась на челе командира. Ненадолго, правда: на одном из «табло прилета» нарисовалась точка, как пояснил Серега, изображавшая из себя некий объект. Сна как не бывало — отклоняясь от «генерального» курса и прибавляя ход, наш корабль рванулся к новой цели, ощутимо прибавив ходу. Щёки, конечно, к ушам не стекли, и по палубе никто не покатился — так и не «ламборгини» же…

— Родь, дуй в машинное, оглядись там… И по дороге Пашку будани на всякий пожарный!

Пашку будить не пришлось: он уже сам восстал на непривычные шумы и спешно одевался. Передав ему пожелания начальства, я ссыпался в свою «берлогу». «Подчиненные» молотили, как проклятые, без сбоев и отказов. Оглядев машины и не найдя причин для недовольства или, не дай боже, паники, я вернулся на мостик.

— Какие новости?

— Идем полным, по идее через полтора часа пересечемся. Или догоним. Или встретимся — тут непонятки. Он, похоже, в дрейфе пока.

— Пашка где? Я его сюда отправлял?

— Экипируется.

— В смысле?

— Если чо, ты с одним рожком воевать собираешься?

Недоумение моё развеял Пафнутий, появившись с охапкой вещей в руках.

— Снаряга на всех. Одевайтесь, кому что.

Блядь! Мы Берлин штурмовать собираемся? Он притащил три тяжеленных бронежилета, отягощенных вдобавок снаряженными магазинами в нагрудных кармашках… Война, что ль?