— Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч! Она тебе не повредит! — произнес молодой человек без тени смущения.

Меркадье покатился со смеху. Он хохотал долго, со взвизгами. Затем уселся в свое кресло.

— Вот так-то и кладут начало своей карьере, милейший! — сказал он, обретя наконец спокойствие. И вдруг набычился: — А теперь за дело! Садись и выкладывай свою идею!

— Сначала возьми чековую книжку, — сказал молодой человек, — и выпиши чек!

Филиппом овладел новый приступ веселья.

— Силен, ничего не скажешь! — пробормотал он. — Силен! Обращается ко мне на «ты», хочет сразу заполучить денежки… Какая смелость! Это напоминает мне мою молодость…

Он выдвинул ящик стола, вынул оттуда чековую книжку, взял стило.

— Минуточку! — остановил его молодой человек. — Я хотел бы чек на предъявителя, а не именной.

— Вот как? Почему же?

— Предпочитаю сохранить инкогнито.

— Ну и оригинал же ты! Ладно. С моей стороны, воз можно, это не очень разумно. Тем хуже… Я играю! Игра, риск — только это ценно в жизни. Смотри: я выписываю тебе чек на предъявителя.

Посетитель спрятал чек в карман. Новая пауза. Глаза босса блестели от возбуждения.

— Итак, — мягко сказал он. — Твоя идея?

Молодой человек слегка вздохнул и устроился в кресле удобнее.

— Вот, — начал он. — Представьте себе типа, который плохо приспособлен к современной цивилизации.

— Начало неважное. Первое правило романиста или сценариста: главный герой должен быть симпатичным. Публика должна видеть в нем свое отражение.

— Публика увидит в нем то, чего он сам не решается увидеть. Это еще лучше.

— Ладно, продолжай!

— Этот человек решает порвать все нити, связывающие его с цивилизацией, и уехать в страну дикарей.

— Отлично, голубчик. Но почему он проникся отвращением к цивилизации?

— Потому что она оглупляет.

— Ого! Не слишком ли возгордился твой герой?

— Да, он довольно высокого мнения о себе. Допустим, что он чуточку поэт, чуточку мистик, чуточку безумец.

— Дальше. Пока мне не очень ясно.

— Он ненавидит все вульгарное. Он простил бы цивилизации жестокость, притворство, кривляния, но не прощает ее ослепление, глупость, противоречия. Не прощает того, что она сделала комфорт синонимом счастья, приспособленчество считает добродетелью, известность принимает за величие. Не прощает ей, что она измывается над людьми, задушила в них чувство протеста…

— Да он просто анархист!

— Итак, этот человек решил жить среди первобытного племени, не знающего, что такое неон и кока-кола.

— А разве есть такие?

— Есть, я выяснил.

— И что же он надеется найти у дикарей?

— Беспорядок, естественность, короче — жизнь.

— По правде говоря, мой милый, все это кажется мне экстравагантным и выглядит довольно банально. Это неправдоподобно. Но я подписал чек… Валяй дальше! Может быть, в конце концов я разберусь, что к чему.

— Надеюсь. Итак, он решает уехать. Будучи очень хитрым, он старается замести за собой все следы, чтобы его нельзя было найти. Для этого ему надо совершить что-нибудь такое, что порвет все его связи с обществом, с цивилизацией.

— Преступление?

— Вот именно.

— Это производит впечатление уже виденного.

Молодой человек, не спуская глаз с собеседника, незаметно опустил руку в карман пиджака.

— Мой герой отправляется к лицу, широко известному в современном мире. Ну, например, к Максу Порелли…

— К Максу Порелли? — воскликнул Меркадье, побагровев. — Что я слышу? Ты считаешь, что Макс Порелли пользуется большой известностью в Париже?

— Ну возьмем хоть вас, если это доставит вам удовольствие.

— Конечно, это будет ближе к истине. — Босс благо душно улыбнулся. — Зачем же твой тип ищет такого человека?

— Как символ цивилизации, которую он презирает.

— Понимаю.

— Сначала он выскажет, что у него на душе. Он позволит себе нагрубить этому воротиле. Он скажет…

— «Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч!» Ха-ха! — затрясся Меркадье от смеха.

— Допустим. Он заклеймит его глупость, его никчемность, его раздутую славу. И наконец…

— И наконец?

Молодой человек слегка улыбнулся — впервые после того, как вошел в кабинет.

— Остальное очень просто! — проговорил он.

Выстрел прозвучал не громче, чем если бы хлопнула пробка откупоренной бутылки. Одним из рекламируемых достоинств ядерного револьвера была бесшумность.

Меркадье не успел даже крикнуть и медленно осел в своем кресле. Бессильно повисла правая рука. Затем раздалось шипение, его тело и одежда начали аннигилироваться. Через три секунды от Филиппа Меркадье остались только перстень с печаткой, кусок подошвы ботинка, золотой зуб и ноготь большого пальца.

Мисс Анна, кузина моей жены, проживающая в Чикаго, штат Иллинойс, в доме № 2 на Норс-Сентр авеню, прислала мне номер немецко-американской газеты «Чикагская трибуна», где красным карандашом была отмечена следующая статья:

Из одного городка нам передали очень странную историю, которая даже для наших привычных ко всему читателей звучит слишком «по-американски». Для того чтобы понять случившееся, сообщаем следующие факты.

В последнее время просвещенная публика обратила внимание на смелые и остроумные фельетоны, появлявшиеся изо дня в день в одной из самых больших наших газет. Они отличались не только энергичным и вдохновенным стилем, но и поражающим сходством по манере письма и мировоззрению со статьями мистера Стайла. А Стайл — как наши читатели, несомненно, помнят — погиб во время железнодорожной катастрофы около Буффало несколько лет тому назад. Его изувеченное туловище нашли под обломками поезда. Головы не было найдено, и личность была установлена на основании оказавшихся в кармане пиджака бумаг, среди которых была подготовленная для печати статья о борьбе с расовым угнетением.

Вместе со всей Америкой, вместе со всем цивилизованным миром мы оплакивали тогда утрату, которую смерть Стайла нанесла публицистике, науке, человечеству. В нашем некрологе мы писали тогда, что трагическая судьба, при всей ее жестокости, в данном случае была все же к нему снисходительной хотя бы потому, что мгновенная смерть избавила знаменитого журналиста от длительных физических страданий. Ведь близким Стайла слишком хорошо было известно, как тяжело он был болен в течение уже многих лет. Лишь человек со столь сильным характером, каким он, несомненно, обладал, мог так долго бороться с болезнью, и никто не подозревал, что его блестяще написанные статьи, по литературным достоинствам не уступающие произведениям классиков, создавались в страшных физических мучениях. Тогда-то мы и осмелились (см. нашу газету, 26-й год издания, № 245) сравнить его с великим немецким поэтом Фридрихом Шиллером, которого мы, американцы немецкого происхождения, чтим, пожалуй, даже больше, чем его почитают на родине. Мы писали тогда, как много потерял мир со смертью великого поэта, как много можно было от него еще ожидать и что количество оставшихся ненаписанными произведений, несомненно, гораздо больше того, что он успел создать. Мы жаловались на несправедливость природы, которая заковала такого титана мысли в оковы болезненного тела. «Пегас в ярме!» Мы писали, что подобные случаи побуждают людей на борьбу с силами природы, чтобы в интересах человечества освобождать одаренных людей от случайно доставшихся им физических недостатков.

И теперь из маленького городка на реке Огайо, как мы упомянули ранее, пришло невероятное сообщение о том, что Вивасиус Стайл жив и что знаменитые статьи в «Сан» и в других газетах, своеобразно освещающие последние актуальные проблемы, отнюдь не по случайному совпадению обстоятельств разительно походят на великолепные статьи Стайла. При этом для нас остается загадочным, как он оказался живым после железнодорожной катастрофы, поскольку тело его без головы было опознано друзьями.