– Подумайте, – разрешил Гуров. – Минут десять вам хватит? Ладно, пятнадцать. У нас очень мало времени. Сегодня нам еще нужно успеть в Самару.

– Вы и самарский «Исток» хотите подмять под себя?

– У нас большие планы, – уклончиво отозвался Черецкий. – Нам хотелось бы получить от вас более определенный ответ.

– Да, – решился Тимур. – Я принимаю ваше предложение.

– Договорились, – подвел итог Гуров. – Проекты документов вышлем по факсу. А все соглашения подпишем в Москве. Это займет недели две, не больше.

– Было интересно познакомиться с человеком, который умеет быстро принимать ответственные решения, – проговорил, прощаясь, Черецкий. – Недаром Панкратов дал вам самую лестную характеристику.

– Вы знаете Михаила Юрьевича?

– Кто же его не знает!

– Передавайте ему привет.

Отправив гостей в аэропорт на своем «мерседесе», Тимур вернулся в кабинет, предупредил секретаршу, что его ни для кого нет, налил полфужера виски и выпил его с наслаждением, какого давно не испытывал.

«Дистрибьюцию мы берем на себя».

Это фраза означала, что через две недели он будет волен, как птица.

Эта фраза означала свободу.

Вечером, когда Алина уложила детей, он сказал:

– Присядь. Нам нужно серьезно поговорить.

– Только не говори, что ты полюбил другую женщину, – с невеселой усмешкой отозвалась она. – Все равно не поверю.

Тимур удивился и даже слегка обиделся:

– Почему это я не могу полюбить другую женщину?

– Потому что у тебя времени на это нет. Ты уезжаешь в восемь утра, возвращаешься в девять вечера, а в начале одиннадцатого уже спишь в кресле перед телевизором. Как раз в начале новостей по НТВ. Скажешь, не так?

– Женщина, не говори глупостей! – рассердился Тимур. – Я хочу поговорить совсем о другом. Как ты насчет того, чтобы нам уехать из Осетии?

Она посмотрела настороженно, тревожно:

– Ты это серьезно?

– Вполне.

– Куда?

– В Москву. Или куда захотим.

– Нет, в самом деле? Не шутишь?

Ее глаза, бездонные, как ночные озера, неожиданно наполнились слезами, слезы безостановочно катились по щекам, вдоль носа, стекали по подбородку. А она все повторяла:

– Правда, не шутишь? Нет, ты скажи, скажи! Правда? Серьезно?

– Что с тобой? – всполошился Тимур. – Конечно, серьезно, какие могут быть шутки?

Она вдруг разрыдалась у него на плече – безутешно, безудержно, будто выплеснулось наружу то, что долго копилось в душе.

Тимур растерялся. Сидел неподвижно, как каменный, боялся шевельнуться, чтобы не причинить ей неудобство, неловко гладил по плечам, бормотал:

– Алина!.. Ну что ты?.. Ну, успокойся. Ничего не случилось…

Она наконец справилась с рыданиями.

– Извини. Я не хотела. Так само. Все, больше не буду.

Виновато сказала:

– Я просто устала. Устала бояться. За детей, за тебя. Я успокаиваюсь только когда они спят, а ты дома. А утром снова. Боюсь каждого звонка. Боюсь услышать, что их украли или тебя убили. Сколько раз я собиралась с духом, чтобы попросить тебя: давай уедем.

– Почему же не попросила?

– Почему. Он еще спрашивает. Осетинские женщины не дают советов мужчинам. Вот почему. Мы в самом деле можем уехать?

– Да.

Глава третья

I

Взятки бывают двух видов. В русском языке различия между ними нет. По-русски взятка – это всегда только взятка. Ее дают чиновникам за то, чтобы они закрывали глаза на нарушение законов и таким образом сами нарушали законы. Но гораздо чаще, как это исстари повелось на Руси, взятки берут не за нарушение законов, а за их исполнение. Современный бизнес требует оперативности. Время в нем важный фактор, часто – главный. Временем распоряжаются чиновники. В их власти затянуть дело. В их власти ускорить прохождение бумаг. За это им и платят.

Как у некоторых африканских племен нет слова «зеленый», а есть семнадцать названий разных оттенков зеленого, так и в осетинском языке нет однозначного слова «взятка». Есть «агъдау» – знак уважения, подарок. На свадьбах по обычаю дарят деньги молодоженам – агъдау. Благодарность за помощь в разрешении проблем – агъдау. В слово не вкладывается никакого негативного смысла.

Есть и другое слово, близкое к русской взятке – «гартам». Грубое слово. Вымогательство.

В Осетии Тимуру Русланову, как и всем предпринимателям, постоянно приходилось платить. Но это было в большинстве случаев – агъдау. С гартамом он вплотную столкнулся в Москве.

Без двадцати час Тимур припарковался на внутренней стороне МКАД возле торгового комплекса строительных материалов, заглушил двигатель и переложил из кейса на переднее сиденье увесистый пакет в оберточной крафт-бумаге, перевязанный скотчем. В пакете было двести тысяч долларов. Через двадцать минут должен был подъехать человек и взять пакет. Это был гартам, итог вымогательства, бесцеремонного, хамского. Тимур был рад, что скоро избавится от этих денег. Они напоминали ему об унижениях, через которые пришлось пройти, пока он добивался благосклонного согласия вымогателей принять взятку, всячески доказывал, что его нечего опасаться, что единственная его цель как можно скорее решить проблему, закрыть тему. Он чувствовал себя изнасилованным.

Был конец октября. Шел дождь вперемешку со снегом, по кольцевой плотным потоком неслись машины, все больше тяжелые тягачи с фурами. Между ними сквозили легковушки с непрерывно работающими дворниками, размазывающими по лобовым стеклам московскую хлябь. Пасмурно, противно было в природе. Так же пасмурно и противно было на душе у Тимура.

Двести тысяч долларов – это была плата за то, что ликероводочному заводу Тимура, научно-производственному объединению «Иртыш», вернут лицензию, отобранную после того, как налоговая инспекция Центрального федерального округа выставила заводу счет на 292 миллиона рублей – больше десяти миллионов долларов по курсу ЦБ. Сумма сложилась из якобы недоплаченных налогов за 2001 год и штрафных санкций. И хотя Тимур с документами в руках доказывал, что купил завод всего полтора года назад и за дела прежнего хозяина отвечать не может, налоговики уперлись: покупая завод, вы автоматически приняли на себя все его обязательства перед государством, в том числе и долги. Таков закон. Государству все равно, с кого оно получит недоимки по налогам – с вас или с прежнего хозяина.

Наезд налоговиков был полной неожиданностью для Тимура. Завод он купил не с бухты-барахты. Первое, что сделал перед покупкой, – нанял опытного бухгалтера, бывшего коммерческого директора Алихана Илью Ароновича Гольдберга, и по совету Панкратова, работающего теперь экспертом в Национальной алкогольной ассоциации, вызвал из Тулы Нину Петровну, начальницу юридической службы «Туласпирта», специалиста молодого, но очень въедливого. С их помощью проверил отчетность завода за пять лет. Ничего подозрительного не обнаружилось. Правда, вызвали сомнения несколько очень больших поставок водки в Якутию торговой фирме «Тыгын Дархан», которые не были оплачены.

Прежний владелец завода по фамилии Емельчук, лысый пятидесятилетний господин с тяжелым, исподлобья взглядом, с золотым «Ролексом» и перстнем с крупным рубином на волосатой короткопалой руке, неохотно признался: «Прокололся. Кинули меня якуты. Крупно кинули. Водку взяли, денег не дали. Суки». «А зачем давали? – не понял Тимур. – Один раз не заплатили, зачем еще давать? Партия-то была не одна». «Время поджимало. Северный завоз. В навигацию не успеешь – все. На этом меня и купили. Железной дороги-то у них нет. Амуро-Якутская автомобильная магистраль от Нерюнгри. Горе, а не дорога, по ней не навозишься. Заказ был очень серьезный, четыре баржи по полтора миллиона бутылок. От таких заказов не отказываются. Банковские гарантии дали. Банк „Саха“. Все оказалось липой. И гарантии, и сама фирма. Однодневка. „Тыгын Дархан“, мать ее. До сих пор не знаю, что это значит. Вот говорят, на северах народ честный. Может, так оно и было при царе Горохе, а сейчас везде сплошное жулье. Только это – между нами, – хмуро попросил Емельчук. – Дело прошлое, но все равно пойдут разговоры: лох. А с лохом серьезные люди не будут иметь дела».