Либо – Внепространственный Нуль Всепространственного Объёма. Он расположен в центре Бесконечности за пределами пространства и времени, формируя вокруг себя вихревую бифуркационную воронку, разжижающую реальность для последующей сингуляции во Внепространственном Нуле.

Надо отметить, что несмотря на то, что мы на данном уровне развития не можем переносить по хронопотокам наши личности целиком, мы всё же можем транслировать и ретранслировать подпрограммы и массивы данных. Причём ценность представляет как прямая, так и обратная передача.

Простой пример такого воздействия показан в фильме "In the Mouth of Madness": ложь, повторённая сто раз, становится правдой. Ибо реальность – это то, во что верит большинство людей. Измени их веру – и ты изменишь реальность, приблизив её к интересующей тебя параллельной вселенной – будь она расположена в "прошлом", "будущем",

"настоящем" или ещё где. И здесь именно умение оперировать одновременно прошлым, будущим, настоящим и альтернативным позволяет хронотеррористу составлять координатную матрицу реальностей, которая "примагнитит" к себе этот пласт Бытия.

Разумеется, это не снимает риска фрагментации псайкера-нарциссиста расходящимися на высоких скоростях нитями Сансары, но, как говорится, "мы ещё поглядим, кто кого фрагментирует". Ведь, как известно, будущее беспощадно.

Попробуем подойти к расовому вопросу с точки зрения эмергенцизма. Живые существа – это вычислительные механизмы, называемые в рамках эмергенцизма зонами эмергенции. Эти механизмы различаются по своему уровню. Идёт постоянная война между среднеуровневыми гомеостатическими зонами эмергенции и новыми высокоуровневыми мутантами, причём война порой ведётся из-за нескольких лишних байтов. С этой точки зрения белая раса – это эволюционный high-tech, а расовая война – конфликт новых совершенных особей со старыми моделями.

Но этим конфликт не исчерпывается. Дело в том, что зоны эмергенции – всего лишь сосуды для подпрограмм гиперкосмического (непроявленного) происхождения.

Соответственно, реальный конфликт – это конфликт между мёртвым Порядком (Космосом) и просачивающимся в него Хаосом (Гиперкосмосом). Зоны эмергенции играют роль носителей, а не субъектов. Проще говоря, зоны эмергенции – это "hardware", а записанные на них личности (или, если угодно, души) – это "software".

Низкоуровневый (высокопредсказуемый, малохаотизированный, упорядоченный) софт можно записать даже на крутой хард, но высокоуровневый софт требует соответствующих вычислительных мощностей.

Отсюда и причина, почему белого можно легко опустить на уровень цветного или даже на уровень животного, а цветного поднять до уровня белого очень сложно, если вообще возможно. Это всё равно, что ставить новейшую компьютерную игру на старенький "Спектрум". Если и будет работать – то плохо. А что значит – плохо?

Плохо – это в первую очередь медленно.

Здесь мы подходим к главному. Уровень зон эмергенции можно измерять в тоннах вычислительной материи, но это полезно лишь для вычисления хроногравитации. Что же касается более приземлённых и наглядных представлений, то наиболее удобные оценочные характеристики – скорость мышления и масштаб времени.

Чем отличается высокоуровневый интеллектуал-нонконформист от рефлексоида, дрыхнущего в собственной блевотине? В первую очередь – скоростью. Он живёт в ином масштабе времени. Упивание в соплю – пустая растрата времени, которое можно было потратить на нечто более полезное. Но самое главное – его масштаб времени позволяет ему увидеть собственную смерть. В этом его отличие от животных (в том числе – людей-рефлексоидов). Нет, разумеется, в отличие от обычных животных, рефлексоид (человекоживотное, зверочеловек) умом может осознать собственную смертность, но реагирует на неё он исключительно рефлексивно и лишь тогда, когда сталкивается с ней лицом к лицу. "Ах, как я плохо прожил жизнь", "ах, как я хорошо прожил жизнь", "ах, не убивайте меня", "ах, убейте меня поскорее" – вот базовые реакции рефлексоида на конец собственного существования.

Интеллектуал же (логик или абстракт) прекрасно осознаёт, чем окончится его жизнь.

Это не делает его более трусливым, как раз наоборот, ведь страх – это реакция на неизвестность, а интеллектуал осознаёт, что такое смерть. Отсюда и выражение – "философское отношение к смерти". Между тем, хотя интеллектуал боится смерти меньше, чем рефлексоид, в отличие от рефлексоида он пытается её преодолеть. Сначала – через славу (подвиги, войны, новые города, гигантские храмы, пирамиды, зиггураты, произведения искусства и т.д.), затем через поиски "элексира молодости", эксперименты с вампиризмом и некромантией, и вот наконец – через современный постгуманизм.

Но опять-таки, бессмертие нужно только интеллектуалу. Рефлексоиду оно и даром не нужно. Оглянитесь вокруг. Казалось бы – мы живём в эпоху, когда бессмертие практически осуществимо. Для этого есть все необходимые технологии. Но кто из политиков ставит задачей достижение бессмертия? Только группировка Монолит.

Остальные прекрасно знают о практической доступности бессмертия, но оно им не нужно. Для нас, интеллектуалов, это труднопостижимо, но это очевидный наблюдаемый факт.

Не надо удивляться таким вещам. Основные причины расово-социального конфликта лежат в эмпатической плоскости. Проще говоря, мы слишком разные, и потому не любим друг друга. Именно поэтому пропаганда не действует, остаётся лишь обоснование бытийных рядов. То есть разъяснения для "своих", кто такие, собственно, "мы", кто такие – "они", и почему "мы" должны победить "их". Этим и занимаются все группы, кланы и клэйды без исключения. И именно поэтому антиницшеанская материалистическая (в более широком смысле – объективно-идеалистическая) позиция непродуктивна.

Итак, кто же такие, собственно, "мы"? Будем говорить за себя. Мы – интеллектуалы-нонконформисты.

Следовательно, нам нравятся интеллектуалы и нонконформисты, а особенно – интеллектуалы-нонконформисты. Нам неприятно любое иное общество, поэтому если завтра прилетят зелёные человечки и сожрут всех тупых конформистов – ни одна слезинка из наших глаз не вытечет.

Наше отличие от них – в более высоком интеллектуальном уровне, который на бытовом плане бытия проявляется в форме более высокой скорости и в форме иного масштаба времени. Для них норма – не делать ничего годами, десятилетиями. Для них норма – умереть в безвестности, унеся все свои иллюзорные "достижения" с собой в могилу. Мы так не можем, мы для этого слишком быстрые, у нас иной масштаб времени. Обратное тоже верно. Они не могут жить так, как мы, они для этого слишком медленные, "тормозные".

Наше противостояние – это противостояние быстрых и медленных. Мы пытаемся себя ускорить, в том числе – экстремальными методами. Они пытаются себя замедлить, упиваясь в соплю и прожигая жизнь впустую. Медленные будут пожраны, это неизбежно. Контакт между сущностями разных временных масштабов невозможен.

Конфликт – тоже. Какой конфликт может быть между насекомым и сапогом, который его давит?