Длинные волосы незнакомки были распущены и широкими волнами падали на ее плети.

На лице ее был отражен явный испуг, отчаяние, ужас — словом, гамма самых разноречивых и сильных ощущений.

Прайс и Грог долго молча смотрели на этот снимок, как бы стараясь выпытать у фотографии незнакомой женщины, что именно видела она перед собой в этот момент, когда жизнь синьора Толедоса отлетала от него.

— Да, — наконец пробормотал Прайс, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Конечно, с такого необычайного снимка не можешь потребовать более ясного отпечатка, но, тем не менее, мне кажется, что едва ли эту женщину можно назвать «золотой дамой». На снимке похоже, что это брюнетка.

— Возможно, — подтвердил врач, пожимая плечами. — Но это совсем не аксиома. Узнать, брюнетка это или блондинка, вы можете, только встретив оригинал.

— Я не думаю, чтобы оригинал фотографии горел желанием встретиться с представителями власти, — угрюмо проворчал Прайс.

— И это тоже верно, — невозмутимо согласился врач.

Поговорив с врачом еще несколько минут, Прайс расстался с ним и вместе с Грогом направился сначала, чтобы рапортовать по начальству о новой улике в деле убийства синьора Толедоса, а затем отправился домой.

По возвращении домой, пока он с наслаждением принимал ванну, так как день выдался довольно жаркий, несмотря на конец сентября, к нему явился посыльный из главного полицейского управления с телеграммой от китайских властей Нинпо, сообщавших, что бой Ан-фу задержан в родной деревне, закован в кандалы и отправлен в Шанхай. Таким образом, через день можно было ожидать боя уже здесь, в Шанхае.

— Идиоты, — громко произнес Прайс. — Это называется перестарались. Заковать в кандалы главного свидетеля и этим самым отбить у него охоту вообще с кем-либо разговаривать.

Два дня прошли без каких бы то ни было событий. Тщательный обыск в комфортабельной квартире синьора Толедоса у Хонкью парка не обнаружил ничего существенного. Это была обычная шанхайская квартира холостого европейца, в достаточной степени обеспеченного и не отказывающего себе в комфорте.

На третий день в Шанхай, действительно в наручниках и кандалах, был доставлен бой Ан-фу, которого тюремные власти Сеттльмента прежде всего напоили, накормили, сняли кандалы, а затем, в сопровождении тюремного надзирателя, отправили на квартиру к Прайсу.

Прайс увидел перед собой невысокого, широкоплечего китайца с поседевшей уже головой и с угрюмым взглядом узко прорезанных глаз. На флегматичном желтом лице было написано явное равнодушие к своей судьбе. При появлении в комнате Прайса, Ан-фу почтительно поднялся на ноги, поклонился почти европейским поклоном и застыл в ожидании допроса.

— Здравствуй, Ан-фу, — весело начал Прайс, желая расположить к себе угрюмого китайца.

— Здравствуйте, мастер, — почтительно и холодно ответил бой.

— Ты знаешь, конечно, почему тебя привезли в Шанхай?

— Знаю, мастер. Мне сообщили здесь, в тюрьме. Мой мастер, синьор Толедос, умер. Его убили его враги, — так же холодно ответил китаец.

— Враги? — быстро переспросил Прайс. — У него были враги?

— Врагов не имеет только посредственность, мастер, — сентенциозно ответил Ан-фу. — Каждый умный человек имеет врагов. У вас тоже есть враги, мастер. Мой мастер, синьор Толедос, был тоже умным человеком.

Прайс улыбнулся тонкому комплименту Ан-фу.

— Старый, умный черт, — промелькнуло у него в голове. — С ним нужно держать себя настороже.

— Ты жил долгое время у синьора Толедоса, не так ли? — продолжал допрашивать Прайс.

— Десять лет земля обходила солнце за то время, пока я служил у мастера Толедоса, — торжественно заметил Ан-фу.

— Десять лет — долгий срок. Ты должен хорошо знать как друзей, так и врагов своего хозяина.

Ан-фу пожал плечам и поднял глаза к небу.

— Как может скромный бой, покорный слуга своего господина, знать всех его друзей и всех его врагов, — уклончиво ответил он. — Никто в мире, даже сам человек, не знает, кто у него друзья и кто — враги. В черную минуту люди, считавшие себя друзьями, отворачиваются спиной, а люди, подходящие к вам с медовыми речами, таят на сердце своем холод вражды. А люди с горячими словами и гневными взглядами бросают жен своих и детей, чтобы спасти человека, который ненавидит их.

— Это миссионер какой-то, а не бой, — тоскливо подумал Прайс.

Он встал с кресла и долго ходил взад и вперед по комнате, обдумывая, с какой стороны вести дальше расспросы, чтобы скорее дойти до нужной цели.

Ан-фу стоял почтительно у кресла, покорно склонив голову и выражая всей своей невысокой, широкоплечей фигурой преданность и смиренное достоинство слуги.

— Китайский Тартюф, — с закипающим раздражением подумал про себя Прайс, останавливаясь у стола и вырабатывая дальнейший план действий.

Глава III

«ЗОЛОТАЯ ДАМА»

Чета Робинзонов собиралась покинуть Шанхай и выехать в Соединенные Штаты. Отъезд носил несколько спешный характер. Еще месяц назад сам Джек Робинзон не предполагал, что ему придется в скором времени покинуть Дальний Восток и говорил своей златокудрой Эдит, что пройдут годы, прежде чем они снова увидят небоскребы Нью-Йорка или прерии Дальнего Запада.

Но вот пришло письмо от главного отделения его фирмы из Чикаго с предложением немедленно выехать к месту новой службы в Южную Америку.

Робинзон отнесся к этому известию с философским хладнокровием человека, уже достаточно мотавшегося по белому свету.

Он был инженер по образованию и, в качестве эксперта, часто посылался своей фирмой в самые забытые Богом уголки земного шара для того, чтобы ознакомиться с положением на месте и затем посылать официальные рапорты в совет директоров, которые в своей политике руководствовались всецело данными инженера Робинзона. Он пользовался неограниченным доверием и уважением в своей фирме, несмотря на сравнительно нестарый возраст в тридцать семь лет.

Он был дисциплинирован, малоразговорчив, исполнителен. Одно слово от совета директоров и он укладывал чемодан, собираясь то в долину озера Чад, то в снега Аляски.

Правда, с тех пор, как два года назад он женился на золотоголовой Эдит, ему неожиданно захотелось покоя, более оседлой жизни, семейного комфорта. Он намекнул об этом на одном из совещаний с директором-распорядителем. Тот усмехнулся и потрепал его по плечу.

— Я могу это устроить, Робинзон, — весело заметил он, — но едва ли вы найдете тихую пристань в обществе Эдит.

Я знаю ее с детского возраста. Она мечтательна, взбалмошна и темпераментна. Вы ищете покоя, а она — житейских бурь и треволнений.

Робинзон пожал плечами, улыбаясь.

— Мы любим друг друга, господин Блеквуд, — коротко ответил он. — И Эдит уже не маленькая девочка. Ей двадцать семь дет.

— Знаю, — кивнул годовой Блеквуд. — Я помню только один случай, лет пять тому назад, когда она поссорилась с матерью и пропала из дому. Две недели вся американская полиция искала ее, подозревая похищение. А на третью неделю она преспокойно вернулась домой, объяснив матери, что теперь она «успокоилась» и не сердится на мать. Оказалось, что она просто переехала на Ист Сайд и поступила продавщицей в маленький магазинчик. Во-первых, для того, чтобы испытать «новые ощущения», будучи бедной продавщицей в мрачных кварталах Нью-Йорка, а во-вторых, чтобы как-то просуществовать вообще. Две недели ее вполне удовлетворили.

— Да, она рассказывала мне об этом случае, — слегка усмехнулся Робинзон.

— Этот случай очень ярко характеризует ее, мой мальчик, — поучительно заметил Блеквуд, закуривая новую сигару. — И не думайте, что пять лет утихомирили ее бурлящую натуру. Ей все так же хочется объять необъятное, узнать что-то новое, неизведанное.

— Я отправлю вас на Дальний Восток, — после некоторой паузы добавил Блеквуд. — В Шанхай. Вы произведете ревизию нашему шанхайскому отделению и системе разработки наших рудников в долине реки Янцзы. А Эдит будет интересно повидать Китай и убедиться лично, насколько были правы Мирбо и Пьер Лоти[5], описывая таинственный Восток.