– Мне повестка в Красную армию, а дружок вот где отыскался, – подытожил Цаплин.

– Сволочуга у тебя дружок, Цапа, – сплюнул сквозь зубы Ветлугин.

– Он мой друг! – неожиданно резко дал отпор Васька. – Мы выросли вместе.

– Ага, – огрызнулся сержант и сделал кивок в сторону колонны у себя за спиной: – А это все отличные ребята с вашего двора!

– Найдутся и такие! – зло и упрямо проговорил Цапа. – Ты поживи между молотом и наковальней.

– Успокоились! – осадил их Терцев. – Всем досталось.

Пока что выходило, этот Петька Бажанов всех их спас, сам того не ведая…

Ветлугин с Цаплиным, тяжело дыша, смотрели в разные стороны. Капитан сжал зубы и молча играл желваками. Он всегда привык полагаться на боевое товарищество. Знал по опыту – только оно единственное действительно давало шанс уцелеть в боях и передрягах. Все остальное – пустая мишура трескучих слов. И как страшно – гораздо страшнее, чем идти под пули и снаряды, – становилось от того, что это товарищество готово было дать трещину при одном только появлении зловещего оскала внутреннего гражданского противостояния…

Выдохнув, Терцев произнес:

– Все – споры побоку. Думаем, как выпутываться. Для начала условимся, что и как мы говорим. И что не говорим.

Внимательно посмотрел на Цапу:

– Даже друзьям. Понял?

Васька утер нос и кивнул:

– Понял.

– Тогда так…

Стараясь не привлекать к себе внимания, пошептались коротко и быстро.

…Вторая остановка была в маленьком польском городке. Поставили танки и машины полукругом на площади перед костелом – все были как на ладони. Кругом ходили вооруженные каминцы. Снова осматривали технику. Отлучаться с площади запретили. Терцев заглянул только в полуподвальное помещение какой-то лавки, располагавшейся здесь же. В глаза бросился набор с тюбиками краски в деревянной коробочке. Такими рисуют художники. Капитану пришла в голову идея, как хотя бы косвенно подтвердить свою принадлежность к бронедивизиону, который они в глаза никогда не видали и из которого их якобы прислали на усиление сводной группы. Конечно, это вряд ли было бы весомым аргументом, но в их положении ничем не стоило пренебрегать. Быстро сходил к танку и вернулся с бутылкой коньяка.

Опешивший поляк в лавке долго не мог поверить, что ему предлагают отличный довоенный французский коньяк за коробочку с красками. А когда поверил, усердно кланялся и благодарил «пана».

Терцев понятия не имел, какие были приняты опознавательные знаки в подразделении, куда их занесли очередные превратности военной судьбы. Мелькнули смутные картины из воспоминаний детства времен Гражданской войны. Может, дневная стычка Цапы и Ветлугина натолкнула сейчас именно на них. Он был совсем маленьким, но именно в детстве лучше всего врезается в память все яркое и необычное. Те солдаты-кавалеристы до их деревни в Тамбовской губернии успели только дойти, постоять день и уйти обратно. Но всем мальчишкам запомнились их разноцветные гимнастерки, цветные погоны и фуражки, какие-то нашивки на рукавах. Тут вон тоже у всех нашивки. А что же было у тех солдат? Терцев даже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить. А когда вспомнил, заскочил на машину с коробочкой красок. Под недоуменные взгляды товарищей быстро нарисовал на левой стороне башни три с двух сторон сходящиеся книзу под углом друг к другу полоски – внутри белую, затем синюю и красную. Получилось не очень ровно, но зато хорошо заметно.

– О! – воскликнул Цапа. – У нас такой флаг на городской управе висел.

– Значит, попали в цвет, – проговорил Ветлугин и понимающе кивнул Терцеву с одобрением.

После еще одной дозаправки, пройдя форсированным маршем по шоссе и миновав мост через широкую реку, поздней ночью колонна втянулась в предместья большого города. Где-то в центре раздавалась стрельба, иногда ухали разрывы ручных гранат. В темном августовском небе плясали отблески пожаров от горящих зданий. Впрочем, на городской окраине, где их разместили, было относительно спокойно. «Тридцатьчетверки» загнали под насыпь большого железнодорожного моста. Тут же разместили и машину снабжения. Экипажам было разрешено отдыхать до рассвета.

– Где мы? – крутил головой Цапа.

– Говорят, Варшава, – отозвался Ветлугин.

А потом со стоянки исчез Васька. Обеспокоенные Терцев с Ветлугиным, сменяя друг друга, весь остаток ночи дежурили по очереди в танке с заряженным орудием и пистолетами в руках. Цапа вернулся с первыми лучами солнца. Притащил с собой серую затасканную немецкую парку и как ни в чем не бывало принялся устраиваться спать на решетке моторного отделения. На него с шипением накинулся Ветлугин:

– Ты где шлялся?!

– К Бажану ходил, – по-школярски переделывая фамилию друга в прозвище, невозмутимо отозвался Цаплин.

Не успел Терцев сделать выговор бойцу за самовольное отсутствие, как сержант набросился на минометчика, хватая его за грудки:

– Говори, сдал нас?! Продал своих?!

– Да ты что, Ветлуга?! – отшатнулся Васька.

– Оставь, – разнимая, встал между ними Терцев.

Цапа неожиданно сел на корме танка, обхватил голову руками и заплакал. Совершенно по-детски, навзрыд. Ветлугин, остывая, смотрел на его вздрагивающие худенькие мальчишеские плечи и уже только хмурился, молча и явно смущенно.

Неожиданно развернув к танкистам заплаканное лицо, по которому он, оставляя разводы, размазывал слезы грязными кулаками, Васька отчаянно выкрикнул:

– Вы свои! И он свой! Что мне – разорваться?!

Терцев нагнулся, обнял Цаплина за плечи. Вместо выговора стал успокаивать его, как ребенка:

– Свои, конечно, все свои.

Да они и были почти дети – что Цаплин, что этот Петька Бажанов.

Взяв себя в руки и утерев нос, Цапа сообщил, обращаясь к Терцеву:

– Говорил, как с вами условились. Узнал: фронт почти за Варшавой, на том берегу Вислы. В городе у поляков восстание. Нас пригнали его подавлять.

Приподняв парку с брони, Цапа продемонстрировал маузеровский карабин и нацепленные на ремень подсумки с патронами к нему:

– А еще вот!

Терцев с Ветлугиным переглянулись. Капитан ободряюще проговорил:

– Да ты молодец! В разведку сходил, сведения и трофеи принес!

И добавил чуть другим тоном:

– Только без разрешения больше так не делай.

Минометчик шмыгнул носом и, посмотрев на капитана исподлобья, чуть улыбнулся:

– Есть!

– Ты это, извини, – положил ему руку на плечо Ветлугин.

Заходил ротный, объяснял экипажам общую ситуацию и задачи, поставленные перед группой. Посмотрел на трехцветные полосы на башне их «восемьдесят пятой». Покивал с понимающим видом, но ничего не сказал. К середине дня у них уже сложилась более-менее понятная картина происходящего вокруг. Они находились на юго-западной окраине польской столицы. Колонна по предместьям обошла блокированный немцами город, в котором уже больше недели шло вооруженное восстание, поднятое польскими патриотами. Советско-германский фронт находился совсем рядом. Однако стремительно прошедшая с боями Белоруссию и часть Восточной Польши в ходе летнего наступления 1944 года Красная армия остановилась перед этой водной преградой. Противостоявшие ей германские войска спешно укрепляли свою оборону, проведя на некоторых участках ряд успешных контрударов. Рассчитывавшие взять власть в свои руки перед приходом Красной армии поляки оказались в тяжелом положении. Против них немцы осуществляли полицейскую операцию, к которой были привлечены самые различные формирования. К тому же не было единства и в стане самих восставших. Разные политические группы преследовали различные цели. В итоге на улицах лилась кровь, гибли мирные жители, город превращался в развалины квартал за кварталом.

Сводные части каминцев вели бои в варшавском районе Охота. Боевые действия носили с обеих сторон крайне ожесточенный характер. Танкам было приказано поддерживать ушедшую вперед пехоту. Вместе с другими «тридцатьчетверками» они выдвинулись на разрушенные улицы польской столицы. Терцев приказал загнать танк в подворотню с обвалившимся сводом. Задрав ствол, высадили два оставшихся бронебойных снаряда поверх крыш. Дальше капитан машину не повел, решив имитировать поломку. Цапа с Ветлугиным по очереди выходили на вылазки в развалины. Вернулись с подобранными автоматами, патронами, гранатами. Сложили все внутрь танка. Сержант притащил снятый с убитого каминца немецкий мундир с нашивкой «РОНА» на рукаве. Стащил с себя вконец изорванный и развалившийся комбинезон. Остался в промасленных советских галифе, стоптанных ботинках и грязной полуистлевшей нижней рубахе. Кивнув на нарисованную на танке эмблему из трехцветных полосок, проговорил, просовывая руки в рукава кителя: