Такой резкий переход от разъяренного мужа к милому и спокойному пугал. Но еще сильнее пугал тот факт, что я приложила к этому руку.

Точнее — голос. С которым что-то сделал платок.

Остановившись на светофоре, я посмотрела на пальцы. Они сжимали руль почти до хруста. Внутри все мелко дрожало.

Я реалист, я не верю в мистику!

Но еще я не оратор и не умею мирить парочки. У меня, наоборот, в такие моменты пропадают слова. И максимум, что могу сделать: обнять подругу и утешающе помычать. Все!

«Но нет, все, что мы знаем: вещи Дамаль способны давать нам то, в чем мы нуждаемся. Это надо просто принять как факт».

Слова Абби всплыли в голове. И я тряхнула ею так, что она загудела. Нет! Не могу поверить в то, чего не понимаю! Наш мир подчиняется физическим законам. А по ним платки не дарят тебе искусство убеждать людей.

Верните меня обратно в мою норку, пожалуйста! Где все логично и понятно!

Но, увы, я понимала, что ничего уже назад не отмотать. Вокруг меня завертелся невидимый механизм, и пока непонятно, куда меня в итоге выбросит. Если не раздавит.

Неудивительно, что к тому времени, как я добралась до отеля, у меня безумно болела голова. Плюс почему-то знобило и слегка колотило. Не спасал даже толстый пуловер, который я отыскала в багажнике. Возила его с собой на всякий случай.

Наверное, видок у меня был не самый блестящий. Иначе почему приехавший чуть позже Хан присвистнул, потом подозвал официанта и велел:

— Принесите заказ дамы в номер семьсот пять, мне то же самое, что и ей. Плюс двойной эспрессо.

А сам уже почти силком потащил меня к лифту.

— Ты чего? — поинтересовалась вяло. Вдруг навалилась слабость и апатия. Произошедшее в доме Софи воспринималось как температурный бред.

— Ты себя в зеркале видела? — прошипел Хан, на ходу прикладывая ладонь к моему лбу. — Вроде жара нет. Но ты бледная, взгляд безумный и вся трясешься.

— Ты бы тоже затрясся, — пробормотала я. И вдруг осеклась. Голову посетила поистине «гениальная» мысль: а вдруг Хан один из этих, которых Абби обозвала самыми красивыми словами? Как она говорила… какой-то Орден?

Я аж посмотрела на него другими глазами. Нет, ну а что? Абби же сказала: любой мужчина. А этот к тому же умен, хорош собой и все такое. Хотя, может, тогда, наоборот, не из Ордена. Слишком бросается в глаза.

— Что? — поинтересовался Хан. Он заметил мой мрачно-недоверчивый взгляд и теперь смотрел в ответ. Мы как раз вошли в лифт, где играла тихая нежная мелодия. Кроме нас, больше никого не было. Чем Хан и воспользовался, прижав к себе покрепче и укусив за мочку уха. Так, что горячая волна прошла от затылка до пят.

— Прекрати! — Я кое-как уперлась ему ладонями в грудь, обтянутую темно-серой рубашкой. — Нам надо серьезно поговорить.

— Это одна из самых опасных фраз, которую только может сказать женщина.

Интересно, это шовинистское высказывание или просто шутка?

— Почему ты так сказал?

Хан с явным неудовольствием меня отпустил, так как лифт уже остановился на нашем этаже. Но взял за руку и потянул за собой:

— Это была попытка пошутить, но сегодня твой юмор явно промок.

Я только вздохнула, покорно идя следом. Да уж, как-то шутить в свете последних событий не очень получалось.

И что мне делать со своими подозрениями?

Ведь Хан видел платок И пока что ничего мне не сделал. Значит, он не из Ордена? Или как? Голова кругом.

В номере было чисто и свежо. Я буквально упала в кресло рядом с кофейным столиком. И в голос простонала, настолько сильно пульсировала боль в висках. Даже мысли не могли течь плавно и логично, как всегда.

А Хан тем временем развил бешеную деятельность. Дал мне таблетки от головной боли, буквально вытряхнул из одежды и завернул в свой халат, после чего отнес на постель. Сам, понятное дело, устроился рядом и спросил:

— Ну, так что произошло? Ты вовремя позвонила, я как раз доставал телефон, чтобы тебя набрать. Элис погибла от несчастного случая.

Я молча уставилась на Хана, а тот продолжил:

— Преступника уже поймали. Восемнадцатилетний гаденыш обкурился и угнал отцовскую машину.

— О господи!

— Так что никто за тобой не охотится.

— Не знаю… — пробормотала я, все еще переживая услышанное. — Бедная Элис. Надеюсь, его запрут надолго!

— Думаю, так и будет. Ну а что случилось сегодня? Ты правда никакая.

Рассказать или нет? Я вздохнула и откинулась на подушку. Такая мягкая, пушистая. Закрыла глаза и пробормотала:

— Да просто перенервничала из-за подруги. Она поругалась с мужем, а я их помирила.

— Вот как? А почему домой побоялась вернуться за вещами?

— Ты сочтешь меня сумасшедшей.

— Обещаю, что не буду вызывать докторов. Ева, говори!

— Мне кажется, что помирить их помог платок, — выпалила я и осторожно приоткрыла глаз. Чтобы вдоволь полюбоваться на озадаченного Хана.

— Чего? — переспросил он. — Какой платок? Ты о чем?

Да, все же человек ко всему привыкает. В очередном кошмаре меня, видимо для разнообразия, пытали странным приспособлением в виде кресла, чьи спинка и сиденье были утыканы длинными острыми иглами. Проснувшись, я даже почти не испугалась. И, главное, не орала. Просто открыла глаза, чувствуя, как гулко колотится сердце, а простыня неприятно липнет к вспотевшей коже.

Постепенно успокаиваясь, услышала рядом мерное дыхание и повернула голову, губы сами собой расползлись в сонной улыбке.

Хан спал рядом. Лежа на животе, практически сбросив одеяло и обеими руками обняв подушку. На мощной спине я легко могла бы расположиться и не бояться упасть. Руки сами собой потянулись пощупать мышцы. Потом не выдержала и просто подвинулась, чтобы уткнуться носом в шею мужчины и вдохнуть его запах.

Мне снился кошмар? Забудьте. Рядом с Ханом самые отвратительные кошмары мира корчились и исчезали под напором его харизмы. Даже когда спал, он ухитрялся выглядеть суровым и ужасно милым. Забавное сочетание, но почему-то именно оно приходило на ум.

«Суровый, но милый» заворочался и проворчал:

— У меня была собака, которая утром будила меня вот так же, радостно сопя в ухо. Правда, при этом еще она ухитрялась напустить мне на лицо слюней.

— Думаю, при виде тебя слюни пускают не только псины, — парировала я и едва не взвизгнула. Настолько неожиданно меня вдруг перехватили и уложили на лопатки.

— Так что там, — поинтересовался Хан, прижимая меня рукой к постели, — насчет слюней? Считаешь, что я брожу в них по колено?

— А ты не видишь, как на тебя женщины косятся?

— Вы смотрите на всех, кто чуть симпатичнее обезьяны.

— Неправда! — возмутилась я. — Лично мне больше гориллы нравятся. Знаешь, какие они милые? У нас в зоопарке, например, мм-м…

Дальше говорить не получилось, так как меня заткнули самым стандартным, но вместе с тем невыразимо прекрасным способом: поцеловали. При этом рука Хана соскользнула с моего живота на грудь, где принялась хозяйничать самым наглым образом: гладила, сжимала и пощипывала.

Отличный способ снять остатки напряжения.

Сегодня было не то огненное безумие, что прошлой ночью. Скорее — ровный жар, проникающий в каждую клетку тела и забирающий любое сопротивление. Медленные движения, заставляющие вздрагивать и сильнее вжиматься в разгоряченное мужское тело, глубокие поцелуи, умелые ласки. Я сегодня позволяла Хану все. А сама ловила в его темных глазах свое отражение. И лишь сильнее подавалась навстречу, отдавая всю себя. До малейшего стона, до самого краткого вздоха.

Время приближалось к одиннадцати утра, когда мы наконец-то сумели оторваться друг от друга. На столе в гостиной. Я заморгала и приподнялась, пытаясь понять, как мы тут оказались. Вот это называется «захватила страсть».

— Судя по взгляду, ты опять начала соображать, — лениво сообщил Хан снизу. Он лежал и разглядывал меня, зачем-то пальцем тыкая в левую грудь. Дав ему легонько по руке, я с интересом спросила: