— Эффектно снято. Особенно когда крупно, с повторением. Как это вы сумели?

— Плевое дело. Киноповтор — это простейший трюк. В кино и не такое возможно… А объектов-то и не видать, верно?

— Н-не знаю. По-моему, ТЭЦ на том берегу все-таки видна. С трубой.

— Ну, давайте еще раз взглянем… Это, наверно, в том кадре, когда вы подходите и слушаете, как она орет на ребят… Не труба, конечно, а Ия Григорьевна… Включаем?

— Не надо… — сумрачно ответил Щагов. — Слушай, на кой черт вам всем эта заваруха? Давайте покончим разом! А?

— Как? — с интересом спросил Федя.

— А так! Чтобы пленка не вам и не мне! И разошлись полюбовно!..

Федя посмотрел на Бориса.

— Ладно… — кротко оказал тот из своего угла.

— Ладно, — вздохнул и Федя.

Щагов с удовольствием наступил модной туфлей на пленку, которая спиральной грудкой топорщилась на паркете. Захрустело. Щагов с натугой повозил подошвой. Потом поднял истерзанную кинопленку, помял ее, покатал в ладонях.

— Хватит уж, — сказал Федя. — Давайте выкину.

Щагов косовато ухмыльнулся, протянул колючий черный комок, но на полпути рука его дернулась.

— Да не бойтесь, — бесцветным голосом успокоил Федя. — Вы, наверно, думаете, что мы ее разгладим и склеим? Зачем? У нас еще две такие… Или три? А, Борь?

— Три, если считать первую, со склейками, — вполголоса разъяснил Борис. — А эта была плохая, с царапинами…

Лицо Щагова утратило мужественную твердость и поглупело. Федя ощутил в себе щекотание смеха и слез, но объяснил внешне спокойно:

— Это ведь просто делается. В камере есть две щелки. В них пропускается уже проявленная пленка, а вместе с ней — другая, из кассеты, эмульсия к эмульсии. Завел, направил на свет, нажал — и готово. За две минуты — контактная копия… А без этого как бы мы повтор кадров сделали? Еще и с экрана переснимать пришлось, с укрупнением. Целый день возились..

Щагов терпеливо дослушал Федю. Покивал, глядя в пространство. Пустил с ладони на пол упругий пленочный комок. Тот упрыгал под ноги Ксении, и она глянула на него, как на живую мышь… Федя защелкнул крышку проектора.

— Борь, пошли… — И оглянулся на Щагова: — Привет вашему другу Фоме…

Обратно катили на "Росинанте" вдвоем. Федя крутил педали, Борька сидел на багажнике, держал проектор. Ехать было тяжеловато, тряско, поэтому молчали. Но Феде казалось, что спиной он чувствует взгляд Бориса — то ли тревожный, то ли печальный…

В гараже Федя с хмурым смехом рассказал о беседе со Щаговым. Оле и Нилке это понравилось. Особенно Нилке:

— Здорово ты его!..

Борис тоже сказал:

— Да, хорошо ты его уел… Можешь быть доволен.

Последние слова царапнули Федю.

— А ты? — слегка ощетинился он. — Выходит, недоволен?

— Да нет, все нормально, — примирительно отозвался Борис. — Только… как ты теперь с Ксенией-то будешь?

Федя пожал плечами:

— Если бы знать как…

Борька осторожно сказал:

— И вообще… ты как-то перегорел на всем этом…

— Может, и перегорел… Ксения, наверно, правильно говорила… — Он усмехнулся, — Далеко мне до настоящей христианской веры. Не научился прощать… Ну, конечно, стрелять бы я не стал, это я просто психанул. Но вот сказать этому Валере Щагову: "Я тебя прощаю…" Легче головой о кирпич… Или Фома этот. Я его тоже должен любить как ближнего?

— Федь, ты вот что… — предложил Борис. — Когда откроется церковь, сходи к отцу Евгению и расскажи про все. Это называется исповедь. Он тебе простит грехи.

— Не надо смеяться над этим, — тяжело сказал Федя.

Борис вскинул ресницы. Первый раз Федька не понял его.

— Разве я смеюсь? Я по правде… Хочешь, вместе пойдем? Меня ведь тоже крестили, совсем маленького, баба Оксана это устроила… А грехов у меня — во сколько!

— Грехов у всех хватает, — заметила Оля. — Пора делом заниматься. — Особо срочных дел не было, но ей показалось, что разговор какой-то не тот. С намеком на ссору.

Нилка уперся в Бориса синими честными глазами:

— Боря… А ты, значит, тоже в Бога веришь, да?

— Каждый во что-нибудь верит, — быстро сказала Оля. — Ты вот, Нилка, в инопланетян своих веришь…

— При чем тут инопланетяне? Я же с'серьезно…

Федя вдруг понял: вот почему еще неладно на душе — из-за Нилки!

— Нил-крокодил! Ты лучше вот про что серьезно скажи: почему Щагов ОВИРом пугал? Будто неприятности из-за пленки случатся!.. Опять, что ли, родители уезжать надумали?

— Какая чушь! — возмутился Нилка. — После того с'скандала про это не было и речи! Да и посудите с'сами: если бы папа думал про заграницу, разве стал бы он вспоминать о нашем фильме?

— А он вспоминает? — ревниво спросила Оля.

— Да! — подскочил Нилка. — Я рас'стяпа! Забыл про главное! Папа с'сказал, что можно наш фильм показать по областному ТВ. Там в детской редакции у него есть знакомая, она каждый год готовит передачу про летние каникулы. И вот он с ней про нас разговаривал…

— Ой, Нилушка, правда?! — возликовала Оля.

— С'совершеннейшая правда… Конечно, это трудно — пустить в эфир кино на такой узкой пленке, но иногда они делают восьмимиллиметровую прис'ставку…

— Озвучивать ведь надо, — забеспокоилась Оля, — музыку подбирать.

— Музыку-то несложно, — вставил Борис. — А вот текст…

— Мама обещала, что поможет сочинить, — сообщила Оля. — Она в своем театре целые пьесы сочиняет.

— А читать кто будет? — забеспокоился Федя. — Тут надо, чтобы как настоящий диктор…

— Нилка пусть читает, — сказал Борис. — Он летает, пусть сам и рассказывает.

— Я же с'сбиваюсь, — смутился Нилка.

— Ничего, — решила Оля. — Зато у тебя интонации выразительные.

Нилка и правда читал текст хорошо. Звонко так, совсем по-ребячьи и в то же время очень выразительно, не хуже, чем артист. И его запинки на букве "с" были почти незаметны, а если где и проскакивали в звукозаписи, то ничуть ее не портили. Даже наоборот…

Сперва записали текст на Нилкин кассетник. Но оказалось, что для телепередачи такая техника не годится. Пришлось Нилке читать свои слова перед студийным микрофоном. Смонтированный фильм тоже записали на магнитную пленку. И музыку…

Про музыку долго спорили. У Феди и Бориса вкусы были невзыскательные: самые любимые мелодии — песни Высоцкого. Борьке, правда, еще нравилась группа "ДДТ", а Феде — "Аквариум", но все это было не для кино про Город. Борис нерешительно предложил увертюру к фильму "Дети капитана Гранта" Дунаевского или "Первый концерт" Чайковского — это все, что он помнил из классики. Оля только вздохнула. Федя спросил, не пригодится ли "Кармен-сюита" композитора Щедрина. Эту пластинку они с Ксенией иногда крутили по вечерам — в те времена, когда еще жили мирно (эх, Ксеня, Ксеня…). Оля ответила, что "Кармен-сюита" совсем не в том ключе. Нилка поинтересовался, не пригодятся ли "Времена года" Вивальди. "Это с'самая любимая мамина музыка. Я ее тоже люблю…" Оля восприняла совет благожелательно. Однако после размышления отвергла и его.

Наконец она сама выбрала "ключевую тему". Задумчивую мелодию, которую исполняют на фортепиано. Оля сказала, что это вторая часть "Патетической сонаты" Бетховена. Все примолкли, задавленные такой эрудицией. Сразу видно — человек три года учился в "музыкалке".

Бетховен — это там, где сказочный город. А улицу Репина с торгашами и дембилями озвучивали "Ламбадой"… В конце концов пригодилась и "Кармен-сюита" — быстрая музыка для начального Нилкиного полета. И Вивальди кое-где пришелся к месту… Уговаривали Славу — чтобы спел для фильма песню про маленьких капитанов, но он засмущался. Заотбрыкивался, как дошкольник. Зато, правда, согласился сняться в одном эпизоде…