Аля почувствовала, как дрожь прокатилась по его телу и закаменели мышцы.

Затрудненное дыхание вырывалось со свистом.

Его руки, тяжелые, будто из камня, сплетались вокруг ее живота. Она чувствовала себя в объятиях мраморной статуи.

— После похорон я вступил в банду, которая враждовала с той, где был Матео. Во время следующей стычки я убил его, глядя прямо в глаза. Но легче не стало. Тогда я пошел дальше — и те, кто знал мою историю, пошли за мной, хотя старшие были против. Мы ворвались на это ранчо и перебили всех, кого встретили. Я не смог выстрелить только в его мать. Пилар давно стала матерью и мне. Она упала на колени и умоляла убить ее тоже. Чтобы не быть одной. Чтобы…

Когда тебе тридцать лет и всю твою жизнь составляет ненапряжная творческая работа, болтовня в интернете и тусовки, когда бандиты — экзотика и страшилки про девяностые, когда разбитое сердце — это месяц пьянства и полгода психотерапии, очень сложно поверить, что человек, чье сердце сейчас бьется так громко, что весь мир наполнен этим ритмом, не пересказывает сюжет сериала, а по-настоящему все пережил.

— Тогда она рассказала, что Камила приходила сюда к Матео. Приходила часто, тайком от меня. Пилар знала об этом, она все видела, но защищала своего сына.

— И ты все равно не убил ее?

— Я уже знал, что Камила мне изменяла. Прочитал в документах медиков, что она была беременна. Они так мне сочувствовали…

Холодный злой смешок напугал Алю до смерти. Сантьяго показался ей настоящим Змеем.

— Но ты…

— Мы не были вместе. Я обещал не трогать ее до нашей свадебной ночи и сдержал обещание, — пояснил он. Доходило до Али с трудом. — Если бы я рассказал тогда Пилар, что Матео убил собственного ребенка в чреве Камилы, мне не пришлось бы нажимать на спусковой крючок, чтобы ей отомстить.

— Она не знает до сих пор?

Аля выбралась из его рук, чтобы посмотреть в лицо. Она боялась увидеть слезы, ярость, что-то такое, чего не смогла бы вынести в том человеке, каким она его себе уже нарисовала. Но там была только невероятная грусть.

Он покачал головой.

Она хотела спросить, почему тогда он так легко рассказал сейчас, но сообразила, что ей не светит случайно проболтаться Пилар. По крайней мере, пока она не выучит испанский.

— Я тогда ушел. Мы отделились от той банды, они не хотели иметь ничего общего с тем, что мы сделали. Лагерь устроили в руинах майя недалеко отсюда, их мне показал еще дед. Там слишком мало осталось от храма, чтобы он интересовал археологов, а местные боялись туда соваться. Пилар нашла нас там и велела не валять дурака и приходить на ранчо. Людей не осталось, нужно чтобы кто-то присмотрел за лошадьми, а она нас накормит по-человечески. Так мы поселились тут. Родителям я сказал, чтобы дом отдали одной из сестер. Но они еще надеялись, что я женюсь. Когда они умерли я отдал дом Консуэле, у нее было уже пятеро детей, раздолбай-муж и крошечная каморка на всех. Они тоже не стали жить в комнатах, которые готовили для меня. Из суеверия, что ли… Стали сдавать туристам.

Аля вспомнила момент, когда трогала спинку кровати, изрезанную птицами и цветами и думала, что на ней должны были спать совсем другие люди. Теперь она знала, кто.

Сантьяго и Камила. Она как будто уже тогда чувствовала связь с ним.

Она вела пальцами по его коже и под ее прикосновениями его застывшие мышцы дергались как от боли. Погладила по лицу — он закрыл глаза и стал дышать медленнее и спокойнее. Взъерошила волосы, пропустив две седы пряди сквозь пальцы.

Он угадал, что она делает:

— Первая появилась, когда я увидел ее мертвой. Вторая — когда убил его.

— Ты больше не женился? Почему?

Он хмыкнул, подставляя голову под ее руку как кот и ответил уже совсем иным голосом, низким, рокочущим:

— Потому что ты жила на другом конце мира.

— Перестань! — Аля собрала его густые волосы в горсть и дернула на себя.

Он навалился сверху и поцеловал ее — медленно и жарко, как потрясающе умел только он.

— Я всегда выбирал женщин, к которым был равнодушен. Так легче не причинять им боли. И все было отлично. До тебя.

— А что я-то? — возмутилась она.

Можно подумать, сама к нему пришла и заставила… ну ладно, примерно наполовину так и было.

Она ждала ответа, но он не отвечал, только ласкал ее. Целеустремленно и умело, и противостоять было все сложнее. А уж когда он снова начал целовать, шансов почти не осталось.

— Сантьяго…

— Те deseo, te quiero. Solo tu tienes mi corazon…

Ладони погладили бедра, развели их. Он подвел руку под живот, перевернул ее и накрыл собой сверху, прикусывая заднюю часть шеи, проводя дорожку из поцелуев по позвоночнику.

Когда пальцы дотронулись до нее между ног, она сжалась — эта поза вдруг напомнила ей прошлую ночь, страх, пляшущий огонь и…

Он это почувствовал.

Остановился, уже тяжело дыша, провел широкой ладонью по спине, сжал бедра… — и вдруг вместо члена в нее вошел его язык.

Длинный чертов змеиный язык, скользивший внутри горячо и влажно, и она снова таяла растекась лужицей, как мед в жару, и уже через минуту не помнила никакого ужаса, только хотела еще рук, еще языка, еще члена, изгибалась под ним, требуя, чтобы он взял ее.

Он больше не пытался устоять.

И только спустя много-много сладко-острых долгих минут, когда Аля пыталась отдышаться от очередного крышесносного оргазма, он все-таки ответил ей:

— Тебя привели мне боги. За всю ту кровь, что я проливал на их алтаре, они решили вознаградить меня и найти женщину, против которой я оказался бессилен. Я запирал свое сердце на ключ много лет, не зная, что оно уже украдено и давно существует отдельно от меня. Только увидев тебя, я понял, что в моей груди все это время была пустота. Ты мое сердце.

— Ты приносил жертвы в храме майя? — изумилась Аля.

— Не жертвы… — он коротко усмехнулся. — Так получалось, что нам приходилось убивать некоторых людей прямо в лагере. И потом, когда уже переселились сюда, использовали то место для дел, которые не хотелось проворачивать на ранчо.

— Ты опасный… — выдохнула она. И тут же поинтересовалась: — Покажешь мне тот храм?

Он посмотрел на нее с явным удивлением:

— Хорошо. Если хочешь.

Утром он разбудил ее еще до рассвета.

Огладив руками тяжелую со сна грудь, потеревшись сзади горячим членом, жарко впившись в холку зубами, как зверь, когда Аля мурлыкнула и сама подалась к нему бедрами.

Любого другого мужчину она бы убила за такое пробуждение. Она, бывало, орала на неосторожных любовников, посмевших заявить, что у них, де, утренняя эрекция: «Если для тебя это такое событие, давай тогда закажем фейерверки и торт со стриптизершей! Солнце тоже каждый день встает, это не повод меня будить!»

Но это был Сантьяго.

Который не ушел, как обычно, тихо, пока она спит. Он разбудил ее только для того, чтобы любить.

Нежно скользнул в нее одним движением, короткими толчками, раскачивая ее, как на качелях, сладко, жарко — и оставил, разомлевшую от неги, шепнув:

— Спи. Не выходи пока из комнаты, там много лишних людей.

Днем он заглянул ненадолго, занес стряпню Пилар и поел вместе с ней. Уходя, велел запереть дверь — ему придется уехать до вечера, но куча незнакомого народу все еще толчется в доме. И народу не всегда безопасного. Аля повисла у него на шее, тревожно вглядываясь в темные глаза. Но Сантьяго погладил ее по спине и успокоил:

— Никаких войн, только местная политика, — и добавил, проведя ладонью по ее спине и многообещающе остановившись на заднице: — Вернусь до полуночи, и у тебя будет очень, очень долгая ночь…

Он забрал с собой окровавленную одежду, и Але не пришлось вздрагивать, входя в ванную.

Освежающая прохлада смывала с тела испарину, бодрила контрастом с расслабленным томлением, в котором Аля пребывала в объятиях Змея. Она стояла под душем и чувствовала как каждая капля ударяется о кожу, как вспыхивает звенящим холодком, будоражит и пробуждает. Чувствовала себя невероятно живой, все эмоции были ярче, прикосновения острее, даже время текло как-то иначе — более плавно и полно.