Он замер. Покраснел от напряжения глазами. Но очень быстро взял себя в руки.

— Если ты хотел меня удивить, ты достиг желаемого. Стенограмма разговора — это удар под дых. Только я не помню, чтобы расписывался на листах. И не заметил, чтобы ты водил ручкой по бумаге. Я вообще не заметил, чтобы ты поднимал руки.

— А мне не надо водить карандашом по бумаге. За меня пишет техника. За меня стенографирует микрофон.

— Нечто подобное я и ожидал услышать. Страдаем манией величия? Или держим за дураков противника?

Ты думаешь, мы не исщупали тебя с ног до головы, когда ты находился в бессознательном состоянии? Ты чист, как слеза младенца.

— Вы проверяли только одежду. В лучшем случае меня снаружи. Но вы не проверяли меня внутри.

Если сомневаетесь, вызовите медиков, я покажу им место, где спрятан микрофон.

— Ты шутишь?

— Ничуть.

— Тогда мы обойдемся без медиков. Нам ни к чему лишние свидетели. Наше дело касается только нас. Тебя и меня.

Микрофон вытаскивал один из охранников. Без обезболивания. С помощью простого ножа. Сантименты кончились.

Я терпел молча, моля судьбу только об одном — нет, не о скорейшем завершении «операции», о том, чтобы техника не подвела. О том, чтобы микрофон был в рабочем состоянии. В просто зашитую в мышцы железку никто не поверит.

Вот уж не предполагал, что не сработавший тогда, когда на него была вся ставка, микрофон пригодится сейчас.

— Ну как?

Хотя зачем я спрашивал. Я ответ на лице видел.

— Это действительно микрофон.

— Имитацией не пользуемся.

— А где в таком случае приемник?

— Приемник курсирует, точнее курсировал в полутора километрах от микрофона. Сейчас кассеты с записью лежат в надежном месте. Пока лежат, но в любой момент им можно приделать ноги. Надеюсь, вы не предполагаете, что я вшил микрофон просто так, забавы ради. Я бы мог найти себе менее болезненные и менее затратные развлечения.

— Ты блефуешь!

— Может быть, и блефую. А если нет? Хотите проверить? Хотите рискнуть? Могу поспособствовать…

Он не верил в зафиксировавший его откровения микрофон. Для этого он был слишком рассудочен. Но он не мог подтвердить своего неверия. Микрофон был представлен. Микрофон был представлен в рабочем состоянии. Узнать, передавал он информацию или просто находился в теле, было невозможно. Собственно говоря, это было и не важно. Важно, что он МОГ передавать информацию! В данном случае возможность была равна событию.

Исходя из постулата — считай случившимся то, что могло случиться, он должен был принять мою информацию па веру. Он не мог поступить иначе. И он принял ее.

Блеф состоялся. Шестерка била покер! Я выиграл жизнь.

Звезду Героя мне вручал лично Президент. После всех.

Вначале Президент вручал правительственные награды официальным кавалерам — военным, милиции и пр. Потом таким, как я. Героям в упор невидимого фронта.

Я сидел в одиночестве в небольшой приемной, слыша краем уха торжественную церемонию вручения официальных правительственных наград. Торжественную — это значит с музыкой, газетчиками, телевидением и последующим фуршетом.

Нам так орденов не вручают. Нам вручают — как кур воруют: без свидетелей, заводя и выводя по одному через специальные двери. Такая специфика.

Нас награждают и тут же изымают награды на ответственное хранение. У меня уже хранится несколько орденов где-то в недрах начальственных сейфов. Я даже не знаю где. Для нас знаки отличия имеют чисто теоретическое значение. Как для коллекционера эполет давно сгинувшего полка. У меня есть награды, но я даже не знаю, на какую фамилию они выписаны. Какую выбрало начальство как базовую? Петров? Иванов? Сидоров?

У меня есть награды, но у меня нет меня. Мне эти ордена не на кого навешивать.

Я жду своей очереди для получения знака высшей доблести. И ничего не чувствую, кроме того, что у меня затекли ноги.

За что мне дали Звезду, я так и не понял. За раскрытие заговора, которого не было? За предотвращение покушения на главу государства, которое он сам же и заказал? За аферы с изъятием денежных сумм из банков? За похищенный на «Мосфильме» «ЗИЛ»? Или за молчание?

Скорее всего за молчание. По калькуляции. Исходя из расценок, закрепленных в давней пословице: молчание — золото.

Мое молчание потянуло тяжело. Мое молчание потянуло на Звезду Героя.

Я бы, может, и не молчал. Я бы, может, и растворил уста, только сказать мне о том, что я знаю, некому. Да и слушать никто не станет.

Что политика грязное дело, всем и так известно. Что Президент не хорош? А где лучшего взять? Уж что заслужили. По сенъкам и шапка! Даже если она и Мономаха.

Рассказать про несостоявшееся покушение? Так ведь оно несостоявшееся. На нем дивидендов не заработаешь и тираж не поднимешь. Вот кабы оно удалось, кабы жертв побольше…

Всем жертвы нужны. И тем, кто за них, и тем, кто против них. Время такое. Политический капитал зарабатывается на крови. Божок такой новый объявился. Современный. Политика прозывается. Истукан с многоступенчатым алтарем. Не может без обильных жертвоприношений. Сердится. И жрецы, ему поклоняющиеся, не могут. Без жертв внимание к себе себе подобных не привлечешь. И против напрасных жертв без жертв тоже не воспротестуешь. Всем кровь нужна. Как вурдалакам каким-нибудь. Все чужой кровью питаются, на чужой крови растут.

Не интересна моя информация никому. Прошло ее время. Смыло свежими кровавыми потоками.

Вот я и молчу. Чтобы зануду, пересказывающую всем известный анекдот, не напоминать. В тряпочку молчу. В Звездочку.

Сломался я. В огне, в воде, в канализационных трубах выжил. А в высоких кабинетах сдох. Не моя это среда оказалась. Не по зубам. Все у них шиворот-навыворот. Говорят одно, думают другое, делают третье, а подразумевают нечто совершенно противоположное. И, главное, чувствуют себя во всей этой мешанине недомолвок и полунамеков уютно, как глист в дерьме. Я так не умею. За что и расплачиваюсь. Нет у меня политического чутья. Чего нет, того не оказалось. Сколько ни принюхивался, бродя по высоким кабинетам, — не внюхался. Запах крови, дерьма, гнусности — слышу. А политики — хоть убей. Профнепригоден.

Ну и черт с ним! Я не жалею. Я лучше ко дну пойду. Меня на поверхности качественный состав окружения не устраивает. Не всегда поверху лучше плавать…

— Приготовьтесь, пожалуйста. Сейчас вам будет вручена награда.

Приготовиться — это в смысле застегнуться на все пуговицы и выпучить глаза в радостном нетерпении?

— Пройдите сюда, пожалуйста. Ожидайте. Каков молодец-удалец! Такому бы агентом в наружке трудиться. А не служкой-референтом. Возник из ничего, молвил слово и исчез в никуда. Растворился, как бриллиант в стакане воды. Словно его и не было. Какие кадры пропадают в канцелярских тенетах! Еще один из стены вынырнул. Такой же услужливо-стеклянный.

— У вас три минуты.

Распахнулась дверь. Затворилась бесшумно.

Президент.

Глава страны.

— Разрешите вручить вам знак высочайшей воинской доблести…

Тянет руку с коробочкой. В коробочке подушечка. На подушечке — Звезда.

Не узнает он меня, что ли? Или делает вид, что не узнает?

— Отвечайте, — шипит за спиной услужливый референт. — Что вы молчите?

А что отвечать? Служу Отечеству?! Так я не военный. Спасибо? Как-то глупо. И за что?

— Надеюсь, что и впредь вы с честью будете исполнять свой долг по…

Все говорит и говорит. Засыпает словами паузу. Как яму галькой. Наверное, это я виноват. Застыл истуканом. Слова в ответ не скажу, руки за наградой не протяну.

— Что с ним? — суетится кто-то сзади. — Толкните его.

Толкают.

— Не надо, — останавливает Президент разволновавшихся референтов.

Выковыривает из коробочки Звезду, разворачивает, собственноручно пристегивает к лацкану моего пиджака. Прихлопывает сверху ладонью.

Вокруг кто-то жидко и подобострастно начинает подхлопывать. Шептать.