Скоро не стало слышно и конского топота, слившегося вдали с ропотом прерий.

Охотники остались одни. Подобно авгурам6 древнего Рима, которые не могли без смеха взглянуть друг на друга, рассмеялись и охотники после торопливого отъезда апачей. По сигналу Верного Прицела к ним присоединились Летучий Орел и Дикая Роза, и все уселись перед костром, так ловко отнятым у врагов.

— Гм! — сказал Вольная Пуля, набивая свою трубку. — Долго я буду смеяться над этой проделкой, она напоминает мне подобный случай с пауни в тысяча восемьсот двадцать седьмом году в верхнем Арканзасе. Я был тогда очень молод, только начинал жизнь в прериях и, конечно, не привык еще К индейской дьявольщине. Я помню, что…

— Но каким образом ты очутился здесь, Вольная Пуля? — прервал его Верный Прицел.

Он знал, что как только Вольная Пуля начнет рассказ, то и конца ему не будет: достойный человек в продолжение своей долгой жизни, наполненной разными приключениями, натворил столько необыкновенных вещей, что всякая случайность, в которой он был не только действующим лицом, но даже свидетелем, была поводом к бесконечному рассказу. Его друзья, зная за ним эту слабость, без церемонии прерывали его. Надо отдать справедливость Вольной

Пуле — он никогда не сердился на них за это; правда, через десять минут он начинал новую историю, которую сновапрерывали.

На вопрос Верного Прицела он ответил:

— Поговорим, а после я расскажу вам об этом. Потом он обратился к Доминго:

— Друг мой, — сказал он ему, — благодарю тебя за помощь, оказанную нам. Возвращайся в лагерь и не забудь о своем обещании, в особенности не пропусти случая передать известному лицу все, что видел.

— Конечно, не беспокойся, старый капканщик. Прощайте.

— Успехов.

Доминго закинул ружье на плечо, закурил трубку и скорым шагом направился к лагерю, в который вошел через час.

— Теперь, кажется, ничто не мешает тебе отвечать мне, — произнес Верный Прицел.

— Сейчас, друг мой, есть еще одна вещь.

— Что же еще?

— Вот уж и ночь почти прошла, она была тяжела для всех. Полагаю, что двухчасовой сон был бы нам необходим, тем более, что спешить нам некуда. Скажи мне только одно, и затем спи сколько тебе хочется.

— Какое же это слово?

— Как это ты так вовремя сумел прийти ко мне на помощь?

— Именно этого-то вопроса я и опасался, он заставит меня пуститься в подробности, которые невозможно рассказать за одну минуту.

— Я потому хотел бы знать об этом теперь, что несмотря на желание пробыть с тобой несколько дней, я должен тебя покинуть с восходом солнца.

— Полно, это невозможно. Что же вынуждает тебя к этому?

— Я обязался быть фланкером одного каравана, к которому еще два месяца тому назад обещал присоединиться завтра, в два часа пополудни, у брода Рубио. Ты знаешь, как для нас, охотников, священно обязательство, и не захотел бы, надеюсь, чтобы я не сдержал своего слова.

— Ни за что, даже за все бизоньи шкуры, ежегодно добываемые в прериях!.. Куда же ты проводишь их?

— Это я узнаю завтра.

— А что они за люди? Испанцы или мексиканцы?

— Полагаю, что мексиканцы; их начальника зовут, если не ошибаюсь, дон Мигель Ортега — или что-то в этом роде.

— Как ты его назвал? — с удивлением воскликнул Вольная Пуля.

— Дон Мигель Ортега. Может быть, я ошибаюсь, но, кажется, нет.

— Однако, это странно! — повторил старый охотник, как бы говоря сам с собой.

— Я не вижу тут ничего странного; имя это, кажется, довольно обычно.

— Для тебя, может быть. И ты условился с ним?

— Вполне.

— Быть их фланкером?

— Да, тысячу раз да!

— Так успокойся, Верный Прицел, мы долго еще пробудем вместе.

— Разве ты принадлежишь к его каравану?

— Храни меня Бог!

— Тогда я ничего не понимаю.

Вольная Пуля серьезно задумался, потом обратился к своему другу:

— Слушай меня, Верный Прицел, — сказал он ему, — так как ты мой старый друг, то я не позволю тебе ошибаться; я сообщу тебе некоторые сведения, необходимые для того, чтобы ты мог достойно исполнить дело, за которое взялся. Вижу, что спать сегодня нам уже не придется, так слушай меня внимательно: все, что ты услышишь, стоит того.

Верный Прицел, удивленный таинственным тоном старого охотника, с беспокойством поглядел на него.

— Говори, — сказал он.

Вольная Пуля с минуту подумал и стал рассказывать длинную историю, которую присутствующие слушали с возрастающим интересом, столько необыкновенных приключений заключалось в ней.

Солнце давно уже взошло, а старый охотник все еще говорил.

ГЛАВА VI. Темная история

Необыкновенная история, которую рассказал старый охотник, так тесно связана с последующими событиями нашего рассказа, что мы вынуждены передать ее со всеми подробностями. Десятого июля 1854 года в Мехико, около десяти часов вечера, после жгучей жары, которая в продолжение всего дня вынуждала жителей запираться в своих домах, поднялся легкий ветерок, освежавший воздух, и каждый, выйдя на террасу, скрытую цветами и растениями, что делало ее похожей на висячий сад, спешил насладиться ясным спокойствием американской ночи. Улицы и площади были заполнены гуляющими; повсюду была непроходимая толчея пешеходов, всадников, мужчин, женщин, индейцев и индианок, где рубище, шелк и золото смешивались самым странным образом, среди криков, шуток и хохота. Казалось, Мехико, как очарованный город из «Тысячи и одной ночи», внезапно, словно при ударе волшебного колокола, проснулась от векового сна: все лица сияли радостью, и люди с упоением вдыхали свежий воздух.

В эту минуту один офицер вышел с пристани Сан-Франциско и смешался с толпой, теснившейся на площади Пласа-Майор; он шел с беспечным и насмешливым видом, свойственным всем военным всех стран. Он был молод, с гордым взглядом, его тонкие усы были кокетливо закручены вверх. Обойдя два-три раза вокруг площади, заглядываясь на молодых девушек и расталкивая мужчин, он приблизился, казалось, все с тем же равнодушным видом, к лавочке, прислоненной к одним воротам, в которой старик с лисьим лицом и лукавым взглядом запирал в стол, испещренный бесчисленными чернильными пятнами, бумагу, перья, конверты, порошок — одним словом, все необходимые принадлежности ремесла публичного писца — ремесла, которым в самом деле промышлял маленький старичок, что доказывала доска, вывешенная над дверью в лавочку, на которой было написано белыми буквами по черному фону: JuanBautistaLeporello,Evangelista7.

Несколько секунд офицер вглядывался через стекла, заваленные пробитыми листами различных почерков, потом, без сомнения довольный тем, что увидел, он стукнул три раза в дверь.

В лавочке послышался шум отодвигаемого стула, ключ в замке повернулся, дверь приотворилась, и из-за нее показалась робко выглядывающая голова старика.

— А! Это вы, дон Аннибал! Бог мой! Я не ждал вас так скоро, — произнес он тем заискивающим тоном, которым говорят люди, чувствующие себя в руках более сильного человека.

— Что представляешься невинным, старый волк, — грубо ответил офицер. — Кто же кроме меня осмелится вступить в твой проклятый чулан?

Старик усмехнулся и, покачав головой, поднял на лоб свои серебряные очки с круглыми стеклами.

— Э-ге-ге! — сказал с таинственным видом старик. — Много людей прибегают к моему искусству!

— Может быть, — заметил офицер, бесцеремонно отталкивая его и входя в лавочку. — Я жалею тех, кто попал в лапы такой старой хищной птицы, как ты… Но я не за этим пришел к тебе.

— Быть может, было бы лучше для вас и для меня, если бы вы пришли ко мне по другой причине, а не по той, которая привела вас ко мне? — осмелился робко произнести старик.

— Без поучений! Запри двери, заставь окна, чтобы никто не увидел нас снаружи, и поговорим, нам нельзя терять времени.

вернуться

6

Авгуры — римские жрецы, улавливавшие поданные божеством знаки и толковавшие их. Согласно Цицерону, в его время авгуры не могли без улыбки смотреть друг на друга при совершении гаданий, ибо не верили в них.

вернуться

7

Хуан Баутиста Лепорельо, писец (исп.).