– И что теперь делать?

Настя поднесла левую ладонь к губам сделала глубокий вдох и безразлично ответила:

– Не знаю…

– Вот… трах-тибидох! – Никита поднялся, выглянул в окно: – Вроде, луна сегодня. Ночь светлая. Я наверное, на Каушту тогда побегу, как раз к утру успею. А завтра после полудня вернусь.

– Ты только осторожнее, Никитушка…

– Ничего, у меня газовый баллончик с собой, – покачал перед собой кистенем Хомяк и сунул его за пояс. Сверху надел короткий полушубок – в длинном ходить на лыжах невозможно. – Не грусти, Настена, я быстро.

Парень вышел за дверь, а оставшаяся одной девушка наклонилась над платьем, с наслаждением втянула в себя неощутимый смертному аромат, и на губах ее заиграла легкая сладострастная улыбка.

До Каушты Никита добежал всего за три с небольшим часа – по проложенной недавними гостями колее это оказалось совсем нетрудно – а потому еще до рассвета замолотил кулаком в ворота. Вскоре во дворе скрипнула дверь:

– Кого там по ночам носит?

– Я к Игорю, у меня известие о его племяннице.

В поселке сразу забегали, и уже через минуту через калитку выскочил взлохмаченный Картышев:

– Что?

– Настя сказала, что проснулась твоя Инга, – перечислил услышанное он нежити Никита. – Что она жива, что находится за озером, из-за которого пришли войска, с которыми вы дрались, что ей страшно, что держит ее у себя какой-то епископ, что… Все вроде?

– Епископ? Какой епископ? – не понял Игорь.

– А я-то откуда знаю? Настя говорила, город там. И все. Она, – Хомяк попытался повторить жест своей девушки. – Она через платье как бы только ее ощущения понять может. Знает, что страшно, что епископом называет того, кто захватил. Ага, вспомнил: ведьмой ее считают. Потому, наверное, и выкрали.

– А ее на костре, случаем, не сожгут? – поинтересовался кто-то со двора, и Картышев нервно вздрогнул.

– Настя говорила, жива она пока, – попытался утешить Игоря Хомяк, но тот только еще сильнее побледнел. – Да не пугайся ты так! Ты хоть знаешь теперь, где ее искать.

– Что здесь? – протиснулся к воротам Росин.

– Говорят, какой-то епископ ее захватил, – хриплым голосом пересказал принесенную весть Картышев. – Ведьмой считает.

– За озером, в городе живет, – добавил Хомяк.

– В Дерпте, что ли?

– Откуда ты знаешь?

– Так, при Ордене в Прибалтике всего четыре епископства было, – пожал плечами Костя. – А за Чудским озером и вовсе одно: Дерптское. Других озер в округе нет. Чего ты в дверях стоишь, Никита? Заходи.

– Да я уже сказал вроде все, – развел руками тот. – Так что пойду. Хозяйство у меня.

– И чего теперь делать? – Картышев с надеждой смотрел на Росина.

– Чего-чего? Выручать надо девчонку. К Зализе утром пойдем. Не поможет, сами раздолбаем это епископство к чертовой матери. Слава Богу, не в двадцатом веке живем, высокой политики на уши никто не навешает. Сами пойдем и раздолбаем! Хрен нас кто остановит!

Из похода Зализа вернулся последним. После того, как стало ясно, что последний ливонский отряд стоптан в лед, он сразу распустил ополчение и оставил бояр делить добычу, а сам, прихватив с собой Нислава, торопливо ушел назад, к Гдову. На этот раз, правда, не вокруг, по Луге, а зимником от Кошкино на Иван-город, а там по Нарве, да по озеру. Убедился, что ноне в крепости все в порядке, никто больше у Гдова не показывался и оружием не бряцал, забрал сани с честным трофеем: ста двадцатью мушкетонами и двумя бомбардами. Кирасы да палаши оставил гарнизону – кузнецы на что-нибудь дельное потихоньку перекуют.

Правда, с мушкетонами Зализа промахнулся. Надеялся, что московские – немцы любят русские мушкетные стволы покупать. Но оказалось, что какие-то тамошние, все разные – и длина у каждого своя, и калибр, и отделка. Наверняка ландскнехты какие-нибудь воевали: каждый себе ствол у ближайшего кузнеца покупал, да потом еще и приклад сам резал. В казенный оружейный склад такого мусора, естественно, не сдать, но на дворе боярском попользоваться можно, а не понравится – на гвозди перековать. К тому же, отчитаться за ратный труд перед государем следовало, трофеи взятые предъявить, да и еще имелась у него одна тайная мыслишка…

От Гдова опричник знакомой дорогой подался к Бору, где тоже ждал его взятый в бою ливонский обоз. Припас всякий он с самого начала воеводе Лютину дозволил жителям раздать, у кого раненые бояре лежать остались – дабы со снедью для больных нехватки не случилось, а самим жителям разора. В этот раз, поскольку в спешке нужды не имелось, прогостевал три дня – отдохнул, в баньке попарился, водочку воеводскую попробовал тридцати сортов. За помощь с ранеными, да в подготовке двух походов оставил воеводе двое саней со взятого здесь, на Луге ливонского обоза, да местным бабам повелел еще несколько тюков тканей разных оставить для радости. Сами же ведь товар и собирали, пока он под Гдов бояр водил. Взамен взял изрядно железа ливонского, так же без него на ратном поле собранного.

В итоге за вышедшем одвуконь, да с одним служивым человеком опричником теперь вверх по Луге тянулся обоз из пятнадцати саней. Только после праздника святого крещения, когда в Замежье уже давно прознали про сечу и теперь гадали о судьбе оприченика, Зализа все-таки тоже въехал во двор своей окруженной частоколом усадьбы.

– Ба-арин приехал!!!

Опричник мысленно отметил, что предупреждения о его появлении в доме не получили, а значит человека сторожевого на подъезжей тропе нет. Придется завтра кое-кому из подворников уши хорошенько накрутить, что без хозяйского пригляда дело свое забросили. Сегодня поминать не стоит – праздник.

Во дворе началась обычная по такому случаю суета: всем одновременно понадобилось что-то принести в дом из амбара, либо унести из дома в сарай, смерды побежали на скотный двор выбирать невезучего бычка, именно посреди двора лежала кверху осями неотремонтированная телега. А сквозь ворота въезжали и тыркались в разные стороны в поисках свободного места сани, возчики начинали укрывать лошадей попонами и распрягать. Кто-то с кем-то сталкивался, кто-то не пролезал в оставленное ему место. Самые заботливые хозяева сразу побежали за сеном: муравейник в летний полдень никогда не выглядит таким встревоженным.

Впрочем, все это могло и подождать.

Зализа увидел выскочившую на крыльцо Алевтину в накинутой поверх косыча шугайке и прикрывшую голову красно-синим ситцевым платком, спрыгнул с коня, торопливо шагнул навстречу, схватил сильными руками, крепко обнял.

– Ну, здравствуй, боярин Семен Прокофьевич, – с облегчением прошептала жена.

– Не прижимайся так сильно, обморозишься, – предупредил он ее, сам не решаясь выпускать из рук.

– Подожди, в глаз чего-то попало, – прошептала дочь боярина Волошина, что-то сглотнула. – Ладно, я тебя в доме подожду. Теперь, наверное, недолго осталось?

– Нет, не долго, – он отпустил супругу, проводил взглядом, как она торопливо взбегает по ступенькам, в дверях снова оглядывается на него. Потом вернулся к жеребцу, отпустил подпругу, погладил его по морде: – Этак нам с тобой, милый, до конюшни сегодня не дойти.

Возничие у ворот конюшни уже ухитрились устроить драку из-за бадеек для воды.

– Слушайте меня все! – повысил он голос. – Лошадей распрягать, заводить в конюшню, а самим всем в людскую идти. Сегодня обоз разбирать не станем, никуда он от нас уже не денется. Сегодня пировать станем!

– Ура Семен Прокофьевичу! – немедленно откликнулся кто-то из приезжих мужиков и все остальные тут же подхватили его клич. Кроме своих: бывшие волошинские подворники опричника все еще недолюбливали.

Настроение смердов немного улучшилось. Драться, во всяком случае, перестали. К тому же, каждый понимал, что раньше, чем через пару часов угощения на всех собрать не успеют – а значит, и торопиться смысла нет.

– А ты Нислав? – повернулся к телохранителю Зализа. – За стол в трапезную пойдешь, али к Матрене в Еглизи помчишься?