Лев Николаевич Толстой был глубоко взволнован, прочитав письма Натальи Фонвизиной из ее переписки с супругом. Он тогда записал в дневнике, что она его заинтересовала как прелестнейшее выражение духовной жизни замечательнейшей русской женщины. Толстой имел намерение сделать ее героиней своего нового романа о декабристах, выведя под фамилией Апихина, в созвучии с девичьей — Апухтина.

Позже Толстой делился с Н. Конкиным: «Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов, и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всяческими почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым нечем хорошим было и помянуть свою жизнь».

Следует отметить», что труды М. Фонвизина имеют большое значение и поныне. Они написаны живо, умно, свидетельствуют о глубоких познаниях. Я читала их с истинным наслаждением. И особенно тронули меня заключительные слова, свидетельствующие о скромности автора: «Может бьпь, когда труп мой истлеет в земле и когда в России можно будет говорить и писать свободно, моя рукопись попадется какому-нибудь исследователю истории нашей эпохи, и он, проверив мои показания другими историческими источниками, найдет, что я верно и беспристрастно представил то, что случилось в мое время и в чем мне самому пришлось участвовать».

Жена подполковника Андрея Ентальцева, Александра Васильевна Ентальцева, уехала в Сибирь как-то совсем незаметно. Никто не помахал вослед ее карете, никто не писал ей теплых писем. Она с детства была круглой сиротой, не было у нее и родственников. Она уехала в Читу без драм и возражений.

Но вся ее жизнь в Сибири — непрерывная драма! Не было другой декабристки, которая так страшно и тяжело страдала там, как Александра Ентальцева. На ее мужа непрерывно сыпались доносы. Местное начальство обвиняло его в самых невероятных и абсурднейших преступлениях. Кто знает, почему именно на Ентальцева обрушивались потоки лжи и подозрений. Бенкендорфу непрерывно шли письма и доносы, что Ентальцев имеет «антигосударственные мысли», что готовит бунты, собирает оружие. И Бенкендорф приказывает генерал-губернатору Западной Сибири Вельяминову провести следствие, проверить, действительно ли существует в Сибири мятежный дух, «угнездившийся среди государственных преступников».

Непрерывные обыски, следствия, допросы, обвинения измучили вконец декабриста, разрушили его нервную систему. Но травля продолжалась: едва отведет одно обвинение, как готовится следствие по новому доносу. Бенкендорфу пишут, что у Ентальцева в амбаре спрятано четыре лафета и, видимо, даже пушки и порох. И все это, видите ли, подготовлено единственно в связи с ожидаемым посещением его императорского высочества наследника государя.

По приказу окружного суда военный отряд ночью окружает дом Ентальцева. Начинается повальный обыск, и… действительно обнаруживают несколько старых, еще со времен Екатерины II вроде как бы пушек с большими деревянными снарядами 1805 года. Разумеется, никакого пороха не нашли. Ентальцев объяснил, что купил у крестьян деревянные снаряды, чтобы украсить ими ограду дома, а железо старых пушек хотел пустить в переплавку.

Но все это тяжело отразилось на его здоровье. Он сошел с ума, отнялась речь, развился паралич. Ентальцев стал опасен для окружающих. Он стремился поджечь все, к чему только приближался. И целые годы жена не отходила от него, день и ночь его берегла, заботилась о муже как о маленьком ребенке.

Жизнь Александры Васильевны была непосильно тяжелой и безысходной. Не было средств, ниоткуда никакой помощи. Не к кому и обратиться за какой-либо поддержкой. Двадцать лет прожила она в Сибири с тяжелобольным супругом… Материально ей иомогали все декабристы. Мария Волконская написала своему брату Александру и попросила его выслать деньги Ентальцевой. И Александр Раевский, не зная Ентальдевой, начал регулярно переводить ей денежные суммы.

Подполковник Ентальцев умер в 1.845 году. Жена его осталась в Сибири одна. Она имела право вернуться в Москву, где родилась. Ентальцева написала письмо Бенкендорфу, который доложил императору, но просьба была оставлена без последствий. Александра Васильевна Ентальцева в одиночестве прожила в Сибири еще одиннадцать лет и возвратилась в Россию лишь в 1856 году после амнистии декабристов.

Ее жизнь в Сибири не отмечена великими делами. Скромно, но героически исполняла она свой долг, заботилась о тяжелобольном супруге, деля с ним его заточение и изгнание, его тяжелую судьбу. Десятилетия молчаливых страданий, нужды и мучений! Образ Александры Васильевны Ентальцевой — один из незаметных среди женщин-декабристок, но это образ великой русской женщины. Продолжительное страдание — это ее личный подвиг, а изгнание в Сибирь — ее благородное служение и жертва, принесенная на алтарь Отечества.

Каторжная академия

Одним из удивительнейших и прекраснейших начинаний декабристов в заточении было создание Артели. Так называли декабристы свои обобществленные финансы, ставшие основой их равноправного материального обеспечения. Это было добровольное объединение взаимопомощи. Артель стала одним из замечательных примеров высокого благородства и братской щедрости. Она зародилась и развивалась как живое творческое дело, спасавшее людей от нищеты, унижений принимать «милостыню» от своих же товарищей.

Среди декабристов в заточении были богатые дворяне, с огромными состояниями, регулярно получавшие деньги от своих близких, другие же не имели ничего, были всеми покинуты и забыты.

«Зародилась мысль к устройству общей Артели, которая в продолжение всего нашего пребывания так обеспечивала нашу материальную жизнь и так хорошо была придумана, что никто из нас во все это время не нуждался ни в чем и не был ни от кого зависим», — писал Басаргин.

Князья Трубецкой, Волконский, Никита Муравьев ежегодно вносили в Артель очень большой по тем временам взнос — по три тысячи рублей. По тысяче рублей вносили Ивашев, Нарышкин, Фонвизин и другие.

Все остальные, которые получали от своих семей скромные суммы, на которые не могли пропитаться и продержаться, — соответственно и вносили в Артель небольшую долю. И… после этого каждый из декабристов получал одинаково равную сумму. На эти деньги была Организована «кухня»; покупали муку, мясо, научились экономить, приобретали семена, обрабатывали участок и выращивали овощи прямо во дворе тюрьмы. Декабристы платили жалованье одному из стражников, который готовил самовар с горячим чаем, приносил с кухни еду и вместе со всеми бесплатно питался.

Артель превратилась в своеобразную кассу взаимопомощи, которая безвозмездно поддерживала каждого в отдельности и всех вместе. Она заботилась и о тех декабристах, которые отбыли годы каторги и должны были отправляться на поселение. Каждому из них выдавалось по восемьсот рублей, чтобы они имели возможность обзавестись жильем, мебелью, организовать хозяйство.

Басаргин писал: «Это благодетельное учреждение избавляло каждого от неприятного положения зависеть от кого-либо в отношении вещественном и обеспечивало все его надобности. Вместе с тем оно нравственно уравнивало тех, которые имели средства, с теми, которые вовсе не имели их, и не допускало последних смотреть на товарищей своих как на людей, пользующихся в сравнении с ними большими материальными удобствами и преимуществами. Одним словом, оно ставило каждого на свое место, предупреждая, с одной стороны,тягостные лишения и недостатки, а с другой — беспрестанное опасение оскорбить товарища своего не всегда уместным и своевременным предложением помощи.

Артель заботилась и о духовной жизни узников. Жены декабристов получали все основные газеты и журналы. Более того, наряду с русскими периодическими изданиями выписывали крупнейшие французские, немецкие и английские газеты и журналы. В Сибирь доставлялись для декабристов целые обозы литературы! Даже некоторые библиотеки были перевезены из Петербурга в Сибирь. Так, личная библиотека Никиты Муравьева, в которой были тысячи редких и дорогих изданий, собранных на протяжении десятилетий его отцом — педагогом императора Александра I, также была перевезена в Сибирь.