— Зачем бы мне это делать? — отвечаю как-то сразу, не особо подумав, потому что не могу отделаться от мысли, что прямо сейчас узнаю что-то такое, что поднимает глубин моей памяти что-то совершенно неизвестное.

Это как вдруг отыскать на дне колодца остатки корабельного крушения, которых там попросту не может быть.

Химер снова щурится, на этот раз так, словно он угадал мои мысли и прекрасно знает, что это был за «корабль» и как он оказался в моем «колодце».

Я прилежно складываю руки на коленях, изображая, как научено, примерную девочку.

Химер посмеивается.

Я стискиваю зубы. Тем местом, на котором сейчас сижу, чувствую, что меня поймали, но не могу понять на чем.

Снова и снова прокручиваю наш разговор и… останавливаюсь.

Бунт отца герцогини, за который его все так ненавидят.

Он был против короны.

Он чуть не стоил Эвину… всего.

Герцогиня Лу’На не могла не знать о том, что права короля на престол натянуты так же лихо, как и мокрая кожа на доску.

— Моя хорошая, тебе не о чем беспокоится, — говорит химер, немного понижая голос. — От меня никто ничего не узнает. И потом — кто я такой, чтобы вмешиваться в игры Богов? Я лишь маленькая милая хлебная крошка под их ногтями, и мне там вполне уютно. Так не будем же ничего менять.

Он помогает мне встать, парой легких движений вспушивает волосы, пощипывает щеки, чтобы к ним снова прилип румянец. Потом берет за плечи, потом поворачивает, заставляя взглянуть в невесть откуда взявшееся зеркало. В отражении у меня весьма печальный вид, так что Мастеру приходится пальцами приподнять уголки моих губ, чтобы изобразить хоть какое-то подобие улыбки. Он стоит позади меня и когда в зеркальной поверхности наши взгляды скрещиваются, я чувствую табун мурашек по коже, потому что химер больше не улыбается.

— Последний совет, маленькая герцогиня, — он наклоняется к моему уху, чтобы произнести продолжение фразы. — Марионетка судьбы все равно может стать главной фигурой. Если будет умнее, хитрее и смелее.

Когда он выводит меня обратно к Его Величеству, я понимаю, что смысл этой фразы еще не раз меня удивит.

Герцог

— Я знаю, что все горничные не обладают ни великим умом, ни большой хитростью, и ваш удел — плести косы и разносить сплетни, но на всякий случай предупрежу, что даже отъявленным хитрецам и интриганам не удавалось обвести меня вокруг пальца.

Я намеренно говорю тихо и спокойно, ни на полтона не повышая голос. Люди отчего-то пугаются именно спокойных разговоров. Тем более женщины. От крика они обычно просто грохаются в обморок. А пока служанка герцогини не рассказала, кто передал ей букет, ее беспамятство только усугубит допрос.

Девица комкает передник трясущимися руками и энергично кивает.

Это почти скучно, потому что с самого начала было понятно, что такие, как она, врать не умеют. Ну разве что придумать мамке, что молоко скисло от порчи, а не потому, что нерадивая дочь забыла вынести кувшин в холод.

Ожидаемо, девица выкладывает все сразу, как по заученному.

Я задаю пару сбивающих вопросов, намеренно путаю, переспрашивая. Прожженные лгуны знают, что важнее всего не попасться на мелочах, потому что именно там — слабые места. Женщины, к примеру, путают цвет туфель или платья, хотя любая скажет, что точно помнит, во что одевалась и какого цвета были кружева на нижних юбках. Мужчины забывают про бритье. Вариантов много, если знать, за какие ниточки дергать.

Горничная говорить истинную правду: гвардеец принес корзину с цветами и коробку с подарком. Они с герцогиней сразу вскрыли коробку и сразу примерили украшение.

И то, что началось потом, тоже произошло почти мгновенно.

Все на глазах у этой перепуганной бедняжки.

— Клянусь, Ваша Светлость, не я это! — Девица грохается на колени и начинает завывать, словно припадочная. — Не погубите!

Приходиться отдать девчонке носовой платок и выпроводить вон, дав указание привести ко мне мальчишку-гвардейца, которого по моей предосторожности уже давно изолировали и взяли под стражу.

Хотя, конечно, чего уж там — если под носом у инквизитора, случилась такая красивая интрига, тут работают игроки высшего класса. И они обо всем договорились заранее. Изолируй их или усади пировать рядышком за один стол — итог будет равнозначный.

Тем не менее, когда мальчишку притаскивают под руки, словно строптивую девицу на выданье, он бледен и строптив, как и всякий горячий юнец, которому еще не обломали его первые неокрепшие рога.

Но держится молодцом.

Что логично, потому что в королевскую гвардию попадают только смелые и отчаянные. Иногда, правда, еще и слегка сумасшедшие, но кто из нас не без этого недуга?

— Я этого не делал, — не дожидаясь ответа, говорит молодой лейтенант, вытягиваясь по струнке, словно готовится принять удар топора по шее. — И готов присягнуть на том перед любым судом — человеческим или божьим.

Охотно верю и киваю в знак этого.

Вещицу, которая чуть не задушила мелкую заразу, я осмотрел очень тщательно.

Аспекты такого уровня требуют как минимум выдающихся талантов и способностей.

А этот пацан не очень похож на человека, способного освоить хотя бы азы этой науки. Но на всякий случай все равно расспрашиваю его, где родился и как вырос. Пока рассказывает, хожу по комнате, слушая лишь в пол уха.

Ни служанка, ни этот парень не могли использовать такой мощный Аспект. Строго говоря, людей, которые могли бы это сделать, во всем замке не больше, чем пальцев на одной моей руке — лекарь, пара алхимиков, личный колдун Эвина и помощницы маркизы.

Я останавливаюсь.

Мальчишка как раз замолкает, и я использую тишину, чтобы протянуть незамысловатую связь.

Она, конечно, в числе первых, кому не с руки присутствие девчонки, и из всех обитателей замка именно маркизе выгоднее всех избавиться от мелкой заразы.

Ну, после меня, разумеется.

Только я бы не стал действовать такими грубыми способами. И тем более не стал бы так глупо подставляться. Тут уже не след их хлебных крошек, а целая накатанная дорога.

Именно поэтому не спешу хвататься за эту версию. Маркиза, конечно, о форме и размере своих женских прелестей думает куда больше, чем о том, как вывести герцогиню из игры, но даже она не так глупа, чтобы действовать так глупо. Тем более, что каждый ее шаг согласован Тайным советом. А как бы я не принижал умственных способности этих старых пней, они все же не настолько мизерны.

Но, за неимением других вариантов, придется взять тот, что есть.

Для начала.

В конце концов, знавал я и более прожженных интриганов, попадшихся на сущей ерунде.

Поворачиваюсь на каблуках, чтобы отпустить лейтенанта с миром, и успеваю заметить, как он потирает перевязанную ладонь.

Боль собственного свежего ожога звучит как ответное эхо.

— Что у вас с рукой, лейтенант? — спрашиваю, нарочно придав голосу небрежности. — Только не говорите, что это последствия попыток хоть как-то скрасить одинокие солдатские будни.

Лейтенант стремительно краснеет — от макушки до самого края ворота форменной сорочки.

Но вместо ответа поджимает губы и всем видом дает понять, что ответ на этот вопрос я вытяну из него только под пытками.

Очень интересно.

— Лейтенант, вы действительно желаете, чтобы я повторил вопрос? — немного понижаю голос, но щедро добавляю туда ноток доброты. Пусть пацан ломает голову над тем, хочу ли я его запугать или просто не хочу трудить горло.

— Это… — Он прокашливается. — Я был не очень осторожен во время фехтования.

— Какая жалость, — щепотка искренности.

Работать с военными — это всегда такая беспросветная скука, что даже жаль впустую тратить свой нюх ищейки.

Пацан врет. Грубо и совершенно бестолково. Уверен, что если взять его за жабры и немного погонять вопросами, когда, где и с кем он так заигрался с зубочисткой, правда вскроется быстрее, чем я подумаю «абракадабра».