Приехав на практику в родные места, Кася убедилась — народная молва отказывается хоронить это племя. Снова и снова в разных вариантах доходила до нее история про старика зурнача и его внучку Лейлу. Их уверенно относили к народу Элана.

Конечно, Кася переспрашивала соседа — дядю Левона, наводила справки в милиции, в больнице. Установила имя зурнача. Но и только.

Есть же где-нибудь потомки сказочного богатыря Элана? Несколько семей в горном ауле? Или одиночки, раскиданные по свету?

Ничего не поделаешь, пока что почва под гипотезами не очень-то прочная. Ах, какое будет счастье, если в Хадаре отыщутся бумаги Леопольда Дюка! Описания быта людей князя Дагомука, людей Элана… А главное, словарь!

Байрамов охлаждал ее надежды.

Кася уважала Байрамова. Но сегодня она обиделась на него всерьез. Он смеялся над ней в присутствии этого офицера…

И она приглашена на заставу. Ее попросили выступить перед бойцами и офицерами. Какими же глазами будут смотреть на нее пограничники после того, что наговорил Сабит Зурабович!

Твердые, по-военному четкие шаги прозвучали в коридоре, за дверью хранилища. Это он — тот капитан…

Подойти разве к нему, рассказать про письмо, про народ Элана, поделиться своими заботами и муками? Он не станет смеяться, подумалось почему-то Касе. Может быть, он даже поможет ей. Она знала: в прикордонной полосе, куда лишь немногие получают доступ, тонут в зарослях остатки древних сооружений. Пограничники вообще знают многое…

Но Кася не двинулась с места. Она села, взяла иголку, в пальцах зашуршало ломкое, пожелтевшее от времени кружево.

Тем временем Ковалев и Байрамов продолжали беседу. То, что порывалась сообщить капитану Кася, он узнал от своего друга.

— Зурнач умер, — сказал Байрамов. — Лейла тоже. Я сам выяснял. Ну, а язык… Языков в горах множество. Кася, конечно, не успокоится. Упорная она. И умница.

Впритык к столу Байрамова стоял столик Каси, — опрятный, с веткой сирени, торчащей из узкогорлого кувшина. Ковалеву нравилось смотреть на эту ветку.

— Позволь, я ведь, кажется, помню одного зурнача, — сказал он. — А как звали этого? Откуда он?

— Алекпер-Керим-оглы из селения Джали-туз, так его записали. Кстати, селений с таким названием пять — три у нас и два за границей.

— Джали-туз, — задумчиво произнес Ковалев. — Джали-туз… Алекпер-оглы тоже был оттуда. Сын Алекпера! Ты понимаешь, «Спиноза», милый!

И Ковалев, смеясь от радости, крепко схватил Байрамова за плечи.

Ковалев ликовал. Дочь Алисы Камчуговой принесла ему удачу. След как будто нашелся. Если Алекпер-оглы — сын того зурнача, то, следовательно, Лейла его дочь. Алекпер-оглы шел на Крепостную к доктору Назарову узнать о судьбе своих близких.

О смерти доктора Назарова Алекпер-оглы, очевидно, не знал. И о том, что доктор лечил Лейлу, тоже. Назаров был выдающимся врачом, его знали у нас и за границей. Возможно, Алекпер-оглы был в числе его пациентов; полюбил русского врача, рассчитывал на его помощь.

Впрочем, Алекпер-оглы, может быть, сын другого Алекпера. Алекперов на Востоке много.

Бурное ощущение удачи, нахлынувшее на Ковалева, проходило. Осторожность брала свое.

— Видишь ли, «Спиноза», — сказал он Байрамову, — у меня тоже есть на заметке неразгаданные тексты. Во-первых, вот…

И он написал на листке бумаги предсмертные слова Алекпера-оглы.

— «Карасы зары», — прочел тот. — «Назир-оглы», «йимзвы»… Ого, да ты совсем лингвистом стал! Фонетическими знаками пользуешься!

Байрамов указал на крохотный зигзаг над «з», обозначающий призвук «в».

— Пришлось, — улыбнулся Ковалев. — Допустим, «Назир» или «Назар-оглы» — это Назаров, доктор Назаров. А остальное? Понимаешь, языковеды меня с толку сбили. Говорят «карасы зары» — из одного языка, «йимзвы» — из другого. Разные слова по природе. Вот загвоздка.

— Постой, постой, — Байрамов поднял глаза к потолку. — «Карасы зары»… Звучит по-тюркски словно. Похоже — название местности.

— Мне и это говорили.

— Улица Красных Зорь, — произнес Байрамов.

— Как так? — удивился Ковалев.

— Вернее всего. Улица Красных Зорь, только в отуреченном виде. Алекпер-оглы повторил то, что услышал. Такой адрес дали ему. И тогда всё в рамке, всё на месте. Алекпер-оглы в самом деле направлялся к Назарову.

Да, Байрамов прав. Сомнения, только что смутившие Ковалева, начали таять. Турок или человек, говорящий на каком-либо другом языке тюркской группы, скорее всего так и произнесет название улицы. Старое ее название.

— Ты не помнишь, «Спиноза», когда там сменили таблички? — спросил Ковалев.

— Накануне войны. Неужели забыл? Когда праздновали семисотлетие Южного порта. Многим улицам вернули прежние, исторические названия.

«Уже пятнадцать лет, как улица называется Крепостной, — подумал Ковалев, — а Алекпер-оглы этого не знал. Шел к Назарову, давно умершему. Неужели Алекпер-оглы раньше не пытался снестись с Назаровым? Писал, наверное. Письма не доходили… их перехватывали. Да что же тут удивительного? Враги Алекпера-оглы знали его намерения, его симпатии к Советскому Союзу и подготовили провокацию, подстерегли на границе…»

— Интересно, — прервал его размышления Байрамов. — Корень «йим» характерен для черкесского языка, а вот лабиализованный звук «зв» как будто абхазский, «йимзвы», «йимзвы»… Где у нас тут словарь…

— Смотрели, — остановил его Ковалев. — Не абхазское слово. Неизвестно какое.

Байрамов всё же раскрыл словарь, долго рылся в нем, нахмурив большой лоб.

— Ничего подходящего, — вздохнул он. — Интересно! Вот в чем штука, Андрей, язык элиани как раз в некотором родстве с черкесским и с абхазским. Как бы промежуточное звено. Конечно, насколько мы можем судить по текстам, по отзывам путешественников.

— Значит, «йимзвы» из языка элиани?

— Похоже…

— Хорошо. Вот еще текст.

Волнуясь, он подал Байрамову фотокопию перехваченной пограничниками записки. Байрамов наклонил свою большую голову, стал читать вслух.

— Ты слышишь?! — воскликнул он. — И здесь корень «йим»! В одном слове.

— Значит, тоже язык элиани?

— Э, так быстро решать рискованно, — улыбнулся Байрамов.

— «Спиноза», милый, — заговорил Ковалев, — важно вот что — племя не совсем исчезло! Там, в Джали-тузе, живут какие-то последние элиани. А может, и в других местах? И у нас где-нибудь?

— Ты как Кася, — засмеялся Байрамов. — Как Кася, — повторил он, и Ковалев почувствовал, что краснеет. — На основании одного-двух намеков такие открытия! Вай! Вай!

Ковалев потупился. Да, Байрамов опять прав. Мало ли племен в горах, — и здесь и за кордоном. Мало ли языков, наречий…

— Откуда же известно, что элиани исчезли? Что с ними случилось? Перебиты? Вымерли от болезней, от голода?

— И то и другое. Один английский ученый полвека назад, в Стамбуле, видел последнего элиани.

— Последнего ли?

Байрамов развел руками.

«Йимзвы»… Неотвязно звучало это слово со звенящим «з». Что скрывает оно?

Что можно утверждать определенно? — спрашивал себя Ковалев, шагая к остановке троллейбуса. — Алекпер-оглы шел к Назарову. Это бесспорно. Шел узнать о судьбе своих близких. И в этом вряд ли нужно сомневаться.

Непонятное «йимзвы», жужжащее точно муха, мешает насладиться успехом. И не только оно.

Ведь главное всё-таки еще неясно — почему именно Алекпер-оглы стал жертвой провокации? Чем был опасен Хилари Дюку, Сафару-мирзе безобидный старик, шедший в Советский Союз с адресом умершего врача Назарова? Нет, нельзя, нельзя успокаиваться, пока не откроется вся правда об Алекпере-оглы. Вся, до мельчайших деталей. И, прежде всего, надо уточнить факты, уже известные. Например, гибель зурнача Алекпера.

Зурнач… Старик зурнач… Давние юношеские воспоминания всколыхнулись в мозгу Ковалева. Да, зурнач — высокий, седой, в рваной чохе — был в доме у Ковалевых. С ним была девочка, маленькая девочка…

И что-то еще пробуждалось в самых дальних закоулках памяти. Нет, он больше ничего не припомнил.